Он увидел, как Эбрамсон и Перло кивают в знак согласия, и почувствовал ободрение. Они поняли. Они знали, что он был прав. Это было частью того, почему они остались с ним. Им нравилось слушать, что он говорит. Это помогало скоротать время и им тоже.

В порыве он подошел к командному пульту и сел у панели запуска. Всплыло смутное воспоминание о том времени, теперь уже далеко в прошлом, когда из Высшего Военно-Политического Руководства пришел последний приказ генерала и он с еще одним держателем ключа, Грэйвзом или как–то еще — кстати, подходящее имя  - активировали тумблеры для запуска ракет, размещенных в пусковых шахтах по всей стране.

Как давно это было?

Если понадобится, он может сделать это снова прямо сейчас. Эта мысль приходила ему в голову, по меньшей мере, несколько раз в день. Все, что было нужно, это сканирование сетчатки глаза и ключи, висевшие у него на шее. После этого ему понадобятся полномочия от дальнейшей цепочки командования, прямой приказ, который исходит от генерала. Но не осталось никакой цепочки командования. Кроме него никого не осталось. Ему пришлось это признать. Все его попытки связаться с внешним миром не удались. Он до сих пор пытался связаться, время от времени. Он все еще держал открытым канал широкополосной связи. Он по–прежнему осматривал через мониторы окружающую местность. Он все еще надеялся.

Но он понимал, что это бессмысленно.

Почему ты просто не сделаешь это?

Он подпрыгнул от звука голоса. Это говорил Перло. Но Перло никогда не разговаривал! Никто из его приятелей не разговаривал. Он повернулся в своем кресле и уставился на лицо приятеля, пораженный.

Действительно, я не шучу. Почему ты просто не сделаешь это?

Он понимал, о чем говорил Перло, и его немного обидело, что другой человек считал себя правым сделать такое предложение. Это было не его дело. Он был мертвым, призраком. Что он понимает?

Но потом он увидел, как Эбрамсон кивает в знак согласия. Эбрамсон, к которому он испытывал больше уважения, считал, что Перло был прав!

Уиллз внимательно смотрел на них какое–то время, а потом отвернулся обратно к панели, изучая мигающие лампочки и светлые пустые экраны, как будто у них было, что ему сказать. Он долго раздумывал над этим, и этот план превратился в слабое зудение у него в мозгу, дразня его, как прикосновения перышка, заставляя чесаться.

Почему бы и нет? Он может запустить всего одну, увидеть, что случится. Всего одну.

Какая разница?

Когда–то, не очень давно, такое действие было немыслимым. Но он все больше убеждался, что никто не заслуживал жить, раз он пропал. В конце концов, что они сделали, чтобы присматривать за событиями? Он видел, что было там снаружи, и это были не люди. Или людей было недостаточно, чтобы это имело значение.

Несмотря на это, ему все равно нужна более веская причина. В нем еще слишком сильна была дисциплина.

Ты запусти одну, ты сможешь привлечь внимание. Кто–нибудь сможет прийти за тобой, чтобы забрать тебя.

Снова Перло. Он взглянул через плечо на другого мужчину, желая, чтобы тот не лез не в свое дело. Командный центр был под его ответственностью. Ракеты находились в его попечении. Никто не имел права указывать ему, что делать. Тем более, призрак.

Но в словах Перло был смысл. Если там до сих пор кто–то был с нужными знаниями, они могли бы прийти за ним. В конце концов, это было возможно. Он не мог видеть повсюду. Может быть, кто–то и остался.

С фотографии в рамке на полке перед ним смотрели лица жены и сыновей. Он бросил их. Он оставил их умирать. Он смог увидеть это в их глазах. Они знали.

Он довольно долго просидел, уставившись в никуда. Он забыл о Перло и Эбрамсоне. Он забыл обо всем, кроме погибшей семьи и своей потерянной жизни. Он тихо заплакал.

— Какого черта? — прошептал он.