Мне приходилось спешить, чтобы уцепиться за Макина плотнее. По идее, он мог бы уволочь за собой не только нас с инвалидом, но еще человек трех. Еще Лиза обещала, что покажет мне, как распускать лепестки. Она сказала, что мне никогда не научиться летать, как умеют штампы, но надо научиться хотя бы звать на помощь. Я сильно подозревал, что к тому времени, как я освою все секреты, Лизы тут уже не будет...

Серый плащ захватил нас под колпак и рванул, как торпеда. Он сразу попер по прямой, мне так даже больше нравилось. На деле это никакой не полет, ногами ему приходилось шевелить еще как, но скорость! Вокруг все съежилось, замерло, точно меня плотно зажало между двух плоских открыток с видами Москвы. Макин махал руками и ногами с таким усилием, словно продирался сквозь воду! Это потому что нас было трое. А если ничем не махать, то неоткуда взяться энергии — колпак работает от физической нагрузки, одной мыслью его никогда не столкнешь с места. Будешь себе плыть, как черепаха, только от выделяемого телом тепла, и даже хилый заборчик не перескочишь...

Не, это не для нас. Я взмок моментом, как и утром, хотя сам ничего не делал. Штамп несся не строго по прямой — видимо, сетка искривлялась. Он дал небольшого крюка через центр, по Садовому, пересек Тверскую. В пересчете на нормальные мерки, на Красную площадь мы вылетели, делая километров шестьсот в час, ломанулись через мост, ступая прямо по крышам автомобилей. Казалось, что все они замерли, словно замороженные Снежной королевой. Встретились две вороны: летели, застряв в воздухе, раскинув крылья, точно чучела в музее.

Людей штамп промахивал, не замечая, возможно, насквозь, но домов иногда сторонился. И еще тяжело было привыкнуть, что совсем нет инерции. Я Макиной еще утром сказал, что если бы они нам такие штуковины подарили, то разом бы потребность в самолетах отпала. А Лиза, как всегда, в ладошки похлопала, посмеялась и говорит:

— Ну как же мне тебя убедить, Саша, что невозможно подарить то, что вы должны обнаружить в себе сами?

Оказалось, в их поселке уже восемьсот лет нет никакого транспорта, и вылазки наружу, в тот лес Красноярск, они делают таким же макаром. Единственное условие — должна собраться достаточная толпа, запустить усилитель и думать об одном — чтобы тот, кто улетел в большой мир, имел возможность вернуться. Выходит, что злодей Скрипач оказался уникальным, он свалил без спросу...

Хоть Лиза и запретила струячить по вертикали, я попросил штампа немножечко попробовать. Страшно, конечно, но в этом и кайф — колпак полностью снимает силу тяжести! На один домик двухэтажный мы забежали, даже не почувствовав, а когда до другого края крыши домчали, прыжок получился метров тридцать. Я зажмурился с перепугу, когда над двориком пролетали. Там, внизу, не садик, а яма разрытая, аварийки стоят, видать, трубу пробило. Ничего, справились, хватило силенок...

Макина сказала, что предел скорости находится у человека в голове, а для штампа предела нет, он не чувствует ограничений. Это она с намеком на то, как на усилителе домой добирается. Мол, если даже меня научить бегать в колпаке, то я все равно навсегда зафиксируюсь километрах на трехстах в час. Потому что слишком привязан к собственному зрению. Психологически не смогу перемещаться быстрее, чем глаза отслеживают препятствия. А все мы, вместе взятые, начитавшись старика Эйнштейна, надолго застрянем на мысли, что скорость света недостижима...

Серый плащ уже ждал нас внутри, на пару с Лизой. Я посмотрел при свете на наш «трофей», и меня чуть не стошнило. Наверное, те, кто выгонял мужика на промысел, мыли его последний раз года три назад. От него разило, как от кладбища старых носков, а может, он за время в полете успел обделаться. Короче, я дышал открытым ртом.

Калека был настоящий, не притворялся. Коротенькие культи он укрывал полой солдатской шинели, таскал на себе сразу три или четыре свитера, башку венчала свалявшаяся от грязи заячья шапка, зато на лацкане носил две орденские планки.