Он звал ее с десяти часов. Неожиданно у него возникла мысль. Мими обожает цыплят. Он приманит ее любимой едой.

Решимость овладела мсье Бонвалем, и он сказал:

- Малютка моя Мими, я приготовлю тебе пулярку фаршированную по-королевски, тебе, тебе одной! И приготовлю так, как еще никогда не готовил, потому что мне очень стыдно.

Он тут же принялся за работу, и все пошло, как по волшебству, словно у пятницы, совпавшей с тринадцатым числом, иссякли злые чары. Плита работала безупречно, у Бразона работа кипела в руках, Селеста, как в прежние времена, была спокойна, расторопна и понимала без слов. Ложки с ножами не только вели себя хорошо, но и сами прыгали в руки, когда в них возникала нужда.

Ловко и споро он вытащил кости и нафаршировал пулярку паштетом из гусиной печени, трюфелями, утиными потрошками, тушеными в мясном бульоне со стопочкой портвейна.

"Бедная Мими, - думал он, подливая рубиново-красную жидкость, - после того, что она пережила, невредно немного выпить".

Работая страстно и сосредоточенно, он мысленными очами видел рецепт, подобно дирижеру, знающему на память каждую ноту великой симфонии. Так принялся он за соус из куриных косточек, лука, моркови, сельдерея, а так же изрядной порции Bollinger'43. "Шампанское дают роженицам", - сказал он себе, когда желтое вино запенилось в коричневой подливке.

Изысканный запах уже наполнял кухню. То было искусство ради любви, и, как все настоящие художники или влюбленные, мсье Бонваль ощутил вдохновение. Он импровизировал на ходу, проводя смелые эксперименты, прибавляя то специи, то приправы, то копченого сала, то очень старого коньяка. "Если она немного захмелеет, - рассуждал он, - то станет добрее и простит меня".

И вот, когда он перерывал шкафчик с приправами, желая еще сильнее ублажить Мими, он нашел и добавил в соус то, чего никогда не клали ни в пулярку по-королевски, ни в какое другое блюдо.

Когда курица доспела, он совершил последний ритуал, украсив ее трюфелями и pate de foie gras, полил великолепным соусом и, выложив половину на тарелку, шагнул в ночь, неся перед собой благоуханное вместилище всего лучшего, что человек научился делать с едой.

- Мими! Мими! - кричал он, стоя на ветру, чтобы вечерний бриз с Луары разнес запах по всем уголкам двора, где могла укрываться пропавшая кошка. Ответа не было.

Расстроенный и подавленный, он вернулся на кухню, по-прежнему держа тарелку с курицей, и несмотря на поздний, уже ночной час, внезапно обнаружил, что мадам Бонваль развила бурную деятельность. Кофе стоял на плите, Бразон сбивал суфле, вторая половина пулярки исчезла.

- А, вот и ты! - приветствовала его жена. - Какая удача, что ты решил готовить курицу! Пятнадцать минут назад прибыл путешественник. У него, бедняжки, сломалась машина. Он умирал с голоду и просил хоть каких-нибудь холодных остатков. Можешь себе представить, как он удивился, когда я подала ему твое коронное блюдо. Он выпил бутылку Loiret Suchez'47.

Ошеломленный мсье Бонваль воззрился на жену.

- Maman! - вскричал он. - Это невозможно! Я готовил ее для бедняжки Мими, которую пнул так жесто...

Слово повисло в воздухе, ибо дверь, ведущая в зал, распахнулась, впустив возбужденного человечка в очках, с торчащими усами и в старом пиджаке. Несмотря на это, он всем своим видом внушал самое глубокое уважение.

Гость на мгновение задержался, оглядывая всех по очереди, потом бросился к мсье Бонвалю, заключил его в объятия и облобызал.

- Это вы! - вскричал он. - Вы - волшебник, который приготовил превосходное, дивное, сказочное блюдо! Искусник! Гений! Мастер! За тридцать пять лет я ни разу не пробовал такой пулярки по-королевски! И в полночь! Истинный дворец гастрономии, Сорбонна кулинарного искусства.