Жена сторожа слышала, как Мари говорила мисс Андерсон:

— Мадемуазель любит эту икону. Она много для нее значит. Мадемуазель будет очень горевать, если ее потеряет.

— Не вижу причин рассказывать ей, что икона продана, — резко отозвалась мисс Андерсон.

У князя имелись предположения относительно личности наиболее вероятного скупщика ценных икон в Париже. Отправившись к нему с лордом Марстоном на следующее утро, они выкупили икону, заплатив, как следовало ожидать, двойную цену против той, что скупщик вынул из собственного кармана.

Однако все, что имело отношение к Локите, князь теперь почитал для себя сокровищем.

Вслед за тем он принял решение немедленно отправиться в Лондон, отпустив лорду Марстону считанные минуты для того, чтобы уведомить о том британского посла; вскоре они уже сидели в поезде и неслись к берегу Ла-Манша.

Когда же они прибыли в Лондон, даже князь наконец взял в толк, как нелегко будет отыскать в этом городе человека, не имея ни малейшего понятия о месте его нахождения.

Разрезая очередной конверт, лорд Марстон думал о том, что князь Иван, должно быть, в эту минуту поднимает на ноги всех частных сыщиков, поручая им прочесать каждый уголок города.

Предстоящие поиски обречены были натолкнуться на серьезные сложности с опознанием мисс Андерсон и Локиты ввиду отсутствия их фотографий.

Можно было посчитать всю затею лишенной всякого смысла, однако хорошо уже то, думал лорд Марстон, что князь нашел себе какое-то занятие.

Он изводил себя чувством, которое русские называют тоской, — то было безысходное горе, агония души, олицетворявшая для каждого славянина его врожденный фатализм.

В случае же князя чувство это было сопряжено с душевным надломом такой силы, что временами лорд Марстон начинал побаиваться, не предпочтет ли тот сведение счетов с жизнью продолжению страданий.

Было ясно одно: этого человека сжигает всепоглощающий, неистовый огонь страсти.

Его другу приходилось раньше видеть, как некоторым женщинам — покуда князь добивался их благосклонности — удавалось кружить ему голову, заставлять забывать обо всем на свете, даже на время околдовывать внушенной страстью, — но никогда прежде не видел он князя, настолько покоренного переживаемым чувством, что оно, казалось, избавило его от всех прочих эмоций за исключением испепеляющего жара любви.

Лорду Марстону пришло в голову, что теперь это уже не князь, не аристократ, не обладатель громадного состояния — это мужчина как таковой.

Мужчина, томящийся недостижимым, обезумевший от потери того, что могло придать смысл его жизни, погруженный в бездну непроглядного отчаяния.

«Слава Богу, что меня самого не угораздило так влюбиться», — сотни раз на день твердил себе лорд Марстон.

Дверь в библиотеку открылась, и он раздраженно посмотрел на входящего слугу.

Он был совсем не в восторге оттого, что ему помешали: до возвращения князя он хотел просмотреть как можно больше корреспонденции.

— Один человек просит разрешения видеть вас, ваша светлость.

— Я никого не хочу видеть.

— Он очень настойчив, ваша светлость. Он утверждает, что у него поручение от мисс Андерсон.

Лорд Марстон воззрился на слугу, не в силах поверить своим ушам:

— Мисс Андерсон? Вы сказали — мисс Андерсон?

— Да, ваша светлость.

— Немедленно просите!

— Слушаюсь, ваша светлость.

Когда объявляли имя Сержа, лорд Марстон, поднявшись из-за письменного стола, уже стоял у камина.

Русский гигант застыл в дверях, комкая в руках шляпу.

— Доброе утро, Серж, — приветливо сказал лорд Марстон.

— Доброе утро, ваша светлость.