|
Как же такой правильно воспитанной юной леди, как она, попросить своего молодого джентльмена погрузиться в пространство между ее ягодицами или пройтись языком по сокровенным местам? В Доме на Пустоши такие наслаждения стали повседневной рутиной; иногда Колин по части разврата оказывался достойным своего кузена и даже превосходил его. Селия не могла забыть, как жадно он вылизывал липкий оранжевый джем, который излил в ее робкое отверстие между ягодицами, пока она, опустившись перед ним, тряслась от волнения. Да, ее любимый Колин мог стать порочным, если к тому его влекло настроение. Но он изменялся с тех пор, как приехал в Прованс. Он стал прежним — тем Колином, которого она встретила в Лондоне. Хотя этот мужчина когда-то мог быть всем, чем она желала, теперь его оказалось маловато. Ибо Селия тоже изменилась. И виноват во всем сэр Джейсон Хардвик.
Поэтому, когда Селия больше не могла совладать со своими желаниями, ей приходилось поступаться самолюбием и в ночной тишине шепотом просить Колина о том, чего жаждало ее тело. В конце концов тот уступал, однако его резкий вздох давал понять, что он считает подобные просьбы недостойными молодой женщины, с которой считал себя помолвленным. Как Селия зарделась от стыда, когда ее возлюбленный ввел свой инструмент в отверстие, в которое та молила его войти. А это вторжение оказалось не таким легким из-за перерыва в подобных играх. Возможно, Колин считал, что ей больше не нужны подобные низменные упражнения, в Доме на Пустоши он совершал их, желая лишь умиротворить своего кузена-шантажиста и себя тоже. От неохотного согласия Колина Селия почувствовала себя порочной женщиной, хотя и не могла не заметить, что нерасположение не распространяется на его пульсирующий инструмент. Оно также не сказалось на потоке влаги, которая устремилась вглубь, и Селия подумала, что может лопнуть. После этого Колин упорно не разговаривал с ней, несмотря на то что язык, который мог произносить слова, только что слизывал бурный поток меж ее бедер. Однако не исключено, что его молчание было благом, ибо после того, как Селия опускалась на колени, чтобы взять в рот все еще пылавшую ароматную плоть, прекратившую смаковать ее задний ход, Колин говорил холодным тоном: «Я же не мой кузен». Ощущение, что она совершает нечто преступное, в такие мгновения обострялось. Исчезало оно в подсознании Селии, лишь когда Колин овладевал ею обычным способом. Как менялось отношение возлюбленного к ней! Возникало ощущение, будто в Доме на Пустоши не он увлеченно осквернял ее тело. Селия считала его поведение странным. Можно было подумать, что в доме кузена ему не позволяли совершить соитие в традиционной форме. Разве не Колин провоцировал совершенно противоположное? Где бы они ни находились, будь то на кухне, в вестибюле или маленьком коттедже, Селия и опомниться не успевала, как находила свои трусы на лодыжках, а пенис Колина раздвигал ее влагалище изнутри до тех пор, пока ей не казалось, что она раскалывается пополам. Она опасалась, как бы его мальчишеское безрассудство не наградило ее ребенком. Ибо в отличие от своего старшего и более умудренного кузена он, похоже, не обращал ни малейшего внимания на тонкости ее месячного цикла. Благодаря новым знаниям о своем теле, которые дал ей сэр Джейсон, Селия могла определить, когда было весьма рискованно принимать джентльмена дозволенным способом. Если риск, по ее мнению, превышал границы разумного, она доблестно отбивала ухаживания любимого. Разумеется, они могли достичь своих желаний другими способами, каким она теперь отдавала предпочтение перед ортодоксальной формой соития мужчины с женщиной. Ибо вместе с восторгом приходило неизбежное чувство стыда — чувство, которого сэр Джейсон любил добиваться. Воистину, он знал, как лучше вызвать у Селии чувство унижения, переходившее в высшую форму экстаза. Может быть, это было чувство свободы, которое приносили и те и другие формы спаривания — способность извлекать наслаждение, не расплачиваясь за это высокой ценой, если не считать цену собственного достоинства. |
