— И не только из-за девушек, хотя дело и в них же тоже, я знаю.

Он сказал, что это имеет смысл независимо от наличия веры — имеет смысл ходить в церковь и думать о людях, которые тебе не родня и не враги.

Я назвал это ханжеством, а он ответил, что Домино был прав: в глубине души я пуританин, не желающий считаться с людскими слабостями и несовершенством простой человеческой природы.

Тогда это меня очень обидело. Но теперь я думаю, что он говорил правду. Это действительно мой порок.

Вилланель рассказала нам о венецианских храмах, сверху донизу расписанных изображениями ангелов, чертей, воров, блудниц и животных. Патрик приободрился и решил, что для начала попытает счастья в Венеции.

Он разбудил меня в посреди ночи. Он бредил и метался. Я хотел уложить его, но Патрик был сильнее, и ни я, ни Вилланель не рискнули получить удар ногой или кулаком. Он обливался потом, несмотря на холодную ночь, и на его губах была кровь. Мы закутали его своими одеялами, а потом я побежал в темноту, которая по-прежнему приводила меня в ужас, за сухим хворостом; нужно было снова развести огонь. Костер напоминал геенну огненную, но Патрик по-прежнему не мог согреться. Он потел, дрожал и кричал, что замерзает, дьявол вселился в его легкие и проклинает его.

На рассвете он умер.

У нас не было лопат. Рыть черную землю было нечем, поэтому мы отнесли его на опушку и прикрыли папоротником, ветками и листьями. Зарыли как ежа, ждущего лета.

А потом испугались. От чего он умер? Может, и мы подцепили эту заразу? Несмотря на погоду и долгий путь, мы спустились к реке, вымылись, постирали одежду и, стуча зубами на слабом послеполуденном солнце, развели костер. Вилланель мрачно говорила о катаре, но тогда я ничего не знал об этой венецианской болезни, которой теперь страдаю каждый ноябрь.

Когда Патрик остался позади, с ним остался и наш оптимизм.

Мы верили, что путешествие скоро закончится, но теперь это казалось почти невозможным. Если умер один из нас, то почему не могут умереть все трое? Мы пытались шутить, вспоминали, каким было у Патрика лицо, когда его повалил мальчик-бык, вспоминали его ни на что не похожие видения; однажды он заявил, что видел саму Пресвятую Деву, объезжавшую небеса на позолоченном осле. Он всегда что-то видел. Неважно, что именно. Важно, что он видел и рассказывал нам байки. Ничего, кроме баек, у нас не осталось.

Однажды Патрик рассказал нам байку о своем чудесном глазе и о том, когда он впервые ощутил свой дар. Это случилось жарким утром в графстве Корк. Двери открыли настежь, чтобы в церкви стало прохладнее и не так пахло потом: проработав шесть дней в поле, как ни старайся, не отмоешься. Патрик читал благочестивую проповедь об аде и греховности плоти, а сам не сводил глаз со своей паствы. Точнее — правого глаза, потому что левый видел за три поля оттуда пару прихожан, совершавших плотский грех под Божьим небом, пока их супруги стояли на коленях в церкви.

После проповеди Патрик растерялся. Видел ли он их на самом деле или ему, как святому Иерониму, являлись сладострастные видения? Днем он навестил грешников, что-то заметил им мимоходом и по виноватым лицам понял, что они действительно совершили то, в чем он их подозревал.