У англичан король безумен, но никто ведь не сажает его под замок.

Георг III, который обращается к верхней палате парламента: «Милорды и павлины».

Кто поймет англичан и их причуды?

Я не боялся оказаться в такой странной компании.

Испугался только, когда начал слышать голоса мертвецов, а вслед за голосами по коридорам стали ходить сами мертвецы — и следить за мной пустыми глазницами.

Когда Вилланель приходила в самом начале, мы говорили о Венеции, о жизни, и ее переполняла надежда. Но потом я рассказал ей о голосах и руках повара, сжимающих мое горло.

— Анри, это тебе только кажется. Держись, скоро ты выйдешь на свободу. Никаких голосов нет. И мертвецов тоже.

Но они есть. Под каждым камнем, на каждом подоконнике. Звучат их голоса, и я обязан их слышать.

Когда Анри увезли в Сан-Сервело на скорбной лодке, я стала ломать голову, как его поскорее вызволить оттуда. Пыталась выяснить, какого рода сумасшедших там держат и осматривают ли их врачи. А вдруг им станет лучше? Оказалось, что осматривают, но выпускают только тех, кто не представляет угрозы для окружающих. Какая чушь — по земле разгуливает множество людей, представляющих угрозу для окружающих, и никто их не осматривает. Анри осужден пожизненно. Законных способов освободить его не существует. Во всяком случае, пока к этому имеет касательство Пьеро.

Что ж, придется помочь ему бежать и проследить, чтобы он добрался до Франции целым и невредимым.

В первые месяцы заключения он казался веселым и жизнерадостным, хотя спал в одной палате с тремя мужчинами — жуткими на вид и с ужасными привычками. Он говорил, что не замечает их. Говорил, что ведет дневник и очень этим занят. Наверно, признаки перемены появились намного раньше, чем я их заметила, но в моей жизни произошел крутой поворот и я была не слишком внимательна.

Не знаю, какое безумие заставило меня поселиться напротив ее дома. Я купила такой же шестиэтажный особняк с большими окнами, пропускавшими столько солнечного света, что он лужицами скапливался на полу. Я ходила по комнатам, даже не собираясь их обставлять, заглядывала в ее кабинет, гостиную, мастерскую, но видела лишь гобелен с моим изображением. Тогда я была моложе и одевалась дерзким мальчишкой.

Однажды я выбивала ковер на балконе и наконец увидела ее.

Она тоже меня увидела, и мы застыли на месте, как статуи, — каждая на своем балконе. Я уронила ковер в канал.

— Ты моя соседка, — сказала она, — и должна нанести мне визит. — Мы договорились, что я сделаю это в тот же вечер, перед ужином.

Прошло больше восьми лет, но стучалась в ее дверь я отнюдь не богатой наследницей, пешком пришедшей из Москвы и увидевшей смерть своего мужа. Я снова была девушкой из Игорного дома, облаченной в краденую форму. Я инстинктивно прижала руку к сердцу.

— Ты повзрослела, — сказала она.

А она осталась такой же, хотя снег запорошил ей волосы. Прежде она не позволяла ему. Мы сели ужинать за овальный стол — как и раньше, бок о бок, и между нами стояла лишь бутылка вина. Говорить было нелегко, впрочем — как и прежде. Мы либо занимались любовью, либо боялись, что нас подслушают. Почему мне казалось, что все должно измениться, раз прошло столько лет?

Где сегодня ее муж?

Он оставил ее.

Не ради другой женщины. Других женщин он не замечал. Оставил ее совсем недавно, чтобы дальше искать свой Святой Грааль. Он верил в точность своей карты. Верил в существование идеального сокровища.

— Он вернется?

— Может, да, может, нет.

Роковая карта. Непредсказуемая дикая карта, которая приходит, когда ее не ждут. Что было бы, выпади она мне на несколько лет раньше? Я смотрела на свои ладони, пытаясь увидеть другую жизнь.