В. Федоров так характеризует объективные причины начавшегося противостояния писателей и историков вокруг оценки деятельности контр-адмирала Кетлинского: «Революционные события, произошедшие в России 90 лет назад, положили начало новому периоду нашей истории. В бурном водовороте того времени оказался и военный флот. Об участии военных моряков в революционных событиях написано немало. В советский период классовый подход неизбежно определял проблематику исследований — приоритетной считалась тема борьбы матросов и нижних чинов флота с «контрреволюционным» офицерством Социальные конфликты на флоте и в армии действительно стали существенным фактором разрушения старой государственности. Однако среди офицеров и крупных военачальников были и те, кто встретил революцию с надеждой на скорейшее установление гражданского мира и согласия. Советская историография нередко умалчивала или искажала их истинный образ».
Справедливости ради отметим, что периодическая переоценка деяний тех или иных исторических деятелей вообще характерна для нашей историографии, которая всегда четко реагируют на сиюминутную политическую конъюнктуру и быстро подстраивается под нее.
Что касается Кетлинского, то в исторической литературе первым обвинил его в контрреволюционности чекист М.С. Кедров, написавший в начале 30-х годов достаточно тенденциозную книгу «Без большевистского руководства: Из истории интервенции на Мурмане». Через несколько лет отличавшийся звериной жестокостью в обращении с арестованными Кедоров сам навсегда исчезнет в подвалах Лубянки. Но брошенные им семена попадут на благодатную почву. Эстафету Кедрова с его взглядом на Кетлинского, как на сугубо отрицательный персонаж советской истории примут в 1940—1950-х годах тогдашние ведущие историки революции и Гражданской войны В.В. Тарасов, И.С Шангин и Г.Е. Мымрин.
Историк К. Козловский, к примеру, о контрреволюционности Кетлинского писал так: «Их (очевидцев событий 1918 года в Мурманске. — В.Ш.) свидетельство прочно и незыблемо, что в деятельности Кетлинского в Мурманске есть много скрытых, закулисных и темных сторон». Но срытые, закулисные и тем более, темные стороны, на то они и темные, что о них никто ничего не знает. А раз не знает, то можно ли утверждать что-либо конкретно?»
Вот еще одно свидетельство, на этот раз бывшего матроса-аскольдовца Седнева, который, спустя сорок лет после смерти Кетлинского, в 1958 году утверждал: «Он (Кетлинский. — В.Ш.) был душой заговора против советской власти». Впрочем, бывший аскольдовец так и не привел ни одного доказательства существования этого заговора.
Один из самых активных «хулителей» Кетлинского ленинградский профессор В.В. Тарасов в середине 80-х годов утверждал о якобы имевшихся место планах К.Ф. Кетлинского организовать, помимо мифического заговора еще и некую тайную «морскую экспедицию» для вывоза царской семьи из России. Причем, объявляя свою информацию достоверной, Тарасов тем не менее никаких конкретных доказательств этому утверждению не приводил. При этом именно свою версию о попытке Кетлинского выкрасть Николая Второго Тарасов считал главным доказательством в обвинении Кетлинского в контрреволюционности!
Что касается меня, то я в версию профессора В.В. Тарасова нисколько не верю. Прежде всего, никогда и никто не публиковал хоть каких-то документов, подтверждающих утверждение ленинградского профессора. Кроме этого, Кетлинский никогда не был убежденным монархистом, чтобы бросаться в такую авантюру. К тому же каким образом он мог вообще организовать вывоз бывшего царя и его семьи из Тобольска или из Екатеринбурга? «Морская экспедиция», о которой говорил Тарасов, это, конечно, звучит красиво, но как реально добраться на кораблях до Тобольска? Ведь для этого надо было тайно пройти Баренцево и Карское моря, а также почти весь Иртыш, от низовий до верховий, а затем, выкрав царя, повторить опять же, в тайне от всех, этот же путь в обратном направлении!
И сегодня для выполнения столь серьезного плавания необходимы долгая и весьма серьезная подготовка, информация о ледовой обстановке, наличие судов ледового класса, опытной команды и огромные запасы топлива, не горя уже о многом остальном. |