— Особенно, — согласился Кадфаэль, — если дядюшка давно заприметил, что никто во всем королевстве не умеет управляться со скотиной лучше этого паренька.

«Во всяком случае, — подумал монах, — эти двое счастливы, и надеюсь, что Ризиарт не осудит их за это. Он всегда был отходчивым человеком».

Пришло время расставаться. Энгелард, не мастер произносить долгие речи, поблагодарил монаха коротко и сердечно. Сионед, уже собравшись идти, обернулась, порывисто бросилась Кадфаэлю на шею и поцеловала его. Поцеловала на прощанье, ибо монах посоветовал им обоим не показываться в часовне. Она ушла, а голова Кадфаэля еще долго кружилась от сладкого, пьянящего аромата боярышника.

По дороге к дому отца Хью брат Кадфаэль завернул к мельничному пруду и зашвырнул кинжал Колумбануса в темный глубокий омут. До заутрени оставалось не более часа, и монах решил хоть немного поспать. Как все-таки хорошо, подумал он, укладываясь на сеновале, что братья, мастерившие раку, оказались такими дотошными и догадались проложить ее изнутри свинцом.

Утро и впрямь выдалось на славу — ясное, солнечное и безмятежное. После заутрени монахи вышли из церкви и двинулись к часовне старого кладбища, бывшие на службе гвитеринцы последовали за ними, а по дороге к шествию молча присоединялись и остальные. Они появлялись со всех тропинок, и под конец процессия стала напоминать некое достопамятное паломничество. Они подошли к сторожке Кэдваллона, и Кэдваллон вышел к ним и присоединился к шествию. Передар не осмеливался идти с ними, ибо на него была наложена епитимья и ему надлежало оставаться дома, пока не истечет срок покаяния. Однако отец Хью любезно пригласил его, а приор Роберт даже удостоил снисходительной улыбки: так мог бы святой улыбнуться грешнику. Госпожа Брэнуин если уже и проснулась, то, верно, еще не вполне оправилась от своей ипохондрии. Похоже, что домашние не слишком настаивали на том, чтобы она пошла с ними, а может быть, она сама решила наказать их своим отсутствием. Как бы то ни было, от ее присутствия они были избавлены.

Процессия не имела строгого порядка — и братья, и селяне свободно переходили с места на место, здоровались и переговаривались друг с другом. Празднество было всеобщим, что странно, если принять во внимание препоны, угрожавшие ему несколько дней подряд. Жители Гвитерина теперь проявляли осмотрительность — они решили наблюдать за всем и не упускать ничего.

Передар подошел к Кадфаэлю и молча встал рядом с ним, всем своим видом выражая благодарность. Когда Кадфаэль справился о самочувствии его матери, молодой человек покраснел и нахмурился, а затем с по-детски виноватой улыбкой промолвил, что с нею все в порядке: она еще не совсем отошла от дремы, но больше не гневается и настроена миролюбиво.

— Коли пожелаешь, ты можешь сослужить добрую службу — и Гвитерину, и мне, — сказал брат Кадфаэль и шепотом поведал Передару, о чем следовало известить Гриффита, сына Риса, бейлифа принца Овейна.

— Вот оно как! — Передар широко раскрыл глаза, начисто позабыв о собственных непростительных прегрешениях, и тихонько присвистнул: — Стало быть, ты хочешь, чтобы все так и осталось?

— Раз уж так вышло, пусть все остается как есть. Кому от этого хуже? Все только выигрывают — и мы, и ты, и Ризиарт, и святая Уинифред. Уинифред, пожалуй, больше всех. И конечно же, Сионед с Энгелардом, — добавил монах сурово, испытывая сердце кающегося грешника.

— Да… Я рад за них! — произнес Передар с нарочитым воодушевлением, склонил голову и опустил глаза.

Юноша вовсе не был рад но стремился не подавать виду, и было ясно, что решимости на это у него хватит. Пройдет год-другой — никто и не припомнит Энгеларду эту историю с оленем. В конце концов, если захочет, он сможет свободно вернуться в Чешир, а со смертью отца унаследует его земли.