– Мисс Аманда, – ответил Уильям, – вас это не должно обижать. Но мы должны как-то исправить такое неравенство. Нельзя, чтобы одни обжирались, а другие умирали с голоду. Это неправильно. Надо делиться. Это опасные разговоры. Еще недавно людей ссылали в Ботани-Бей за такие разговоры. Они называют их преступными, мисс. Но это не преступление. И однажды... однажды... – Он улыбнулся и закончил, запинаясь: – Однажды я что-нибудь для этого сделаю.

Телега поскрипывала, а они молчали. Он изменился, думала Аманда, так изменился, что стала незаметна его обтрепанная одежда; сидя с вожжами в руках, он казался ей величественным, как будто вел своих униженных товарищей в лучшее будущее, а не вез сено и двух молоденьких девушек на ферму около Сент-Кейна.

Он снова заговорил, и тогда Аманда удивилась, почему она прежде считала его всего лишь юношей из хижины; он говорил о бедах таких, как он, людей, о голоде и нищете; говорил с гневом, обидой и решительностью. Уильям рассказал им о группе дорсетских рабочих, говоривших о своих правах и высланных из-за их неосторожности. Он горячился, а девочки молчали и слушали.

Когда они подъехали к ферме, он велел им слезть и ждать его на сельской дороге, пока он сгрузит сено; ожидая Уильяма, они говорили о нем.

– Когда-нибудь, – сказала Лилит, – я считаю, Уильям станет великим человеком. Я всегда так думала. Мы с Уильямом... мы с ним близки. Подумать только, мы были вместе еще до рождения... жались друг к другу у матери в теле. Разве это не удивительно?

– Ему все же не следует вести такие разговоры, – ответила Аманда. – Что, если его кто-нибудь услышит и его осудят? Что в этом хорошего? Что хорошего сделали те люди?

– Уильям говорит, что все поступки оставят след. Он говорит, что, хотя и кажется, что они потерпели неудачу и ужасно за это пострадали, люди их помнят. Они стали для людей как бы знамением, указывающим путь. Вот на что это похоже.

– Знамя! – воскликнула Аманда. – Знамя, предостерегающее: «Не старайтесь. Смотрите, что стало с нами».

– Я с тобой согласна. Уильям – ни в какую. Я думаю, Уильям не прав. Я ему так и сказала. Он о других думает. Он и сам из себя сделает такое знамя, точно. А какой от этого прок? Он должен позаботиться о месте для себя, я ему говорю... не для других. Кому нужны знамена? Что всем людям нужно, так это столы с едой и питьем и пуховые постели. Так я Уильяму и говорю. Но он – мягкий джентльмен. Такие бывают. Моя бабка так говорит, а она дело знает. Уильям должен стать джентльменом; тогда он смог бы научиться правильно говорить, и то, что он сказал бы, не довело бы его до беды.

– Он не может быть джентльменом, – ответила Аманда, – потому что он им не родился, а уж если он не джентльмен, то должен думать, что говорит.

Лилит взглянула на нее сузившимися глазами, но Аманда этого не заметила, так как услышала звуки приближающейся телеги, возвещающие возвращение Уильяма.

Когда они вскарабкались в телегу, Лилит сказала:

– Уильям, заверни к колодцу. Я думаю, Аманда его никогда не видела.

– Нет, не видела, – сказала Аманда. – Давайте поедем мимо колодца.

– Нам надо торопиться назад, – ответил Уильям.

– А! – воскликнула Лилит с издевкой. – Ты боишься старого Полгарда? Ты много говоришь, да мало делаешь. Разве ты не заслужил небольшую прогулку? Кроме того, Аманде хочется, правда, Аманда?

Аманда торопливо ответила:

– Я бы не хотела, если это... если это во вред Уильяму. Глаза Лилит излучали презрение.

– Она думает, что ты трус, Уильям. Она думает, что ты только смело говоришь, а сам трусишь.

– Это не так, – воскликнула Аманда.