— Угодные мы Богу люди, коль Сибирь про нас, — сказал Лазарь, благословляясь у протопопа.

Расцеловались, поплакали.

Лазарь лбом, как солнышко, поросль на лице рыжая. Нос — луковичкой, а нижняя челюсть от бабы-яги досталась, губа губу прихватывает. Сердитый с виду человек, но уж такая младенческая бирюза в глазах — сто раз поглядишь, сто раз изумишься.

   — Давно ли ты в Сибири, батюшка? — спросил Аввакум.

   — На апостола Акилу — третий год почну.

   — Совсем новый. Как Москва живёт-здравствует?

Все волосёнки на Лазаре взъерошились, стал жила жилой.

   — Все сорок сороков на месте. Звонят, как к празднику.

   — По самим себе.

   — Истину, протопоп, проглаголил. По самим себе. Из-за сладкого куса госпожа Москва душой всегда готова поступиться. Было в Смуту, было при Грозном царе... И раньше то же самое! Жидовскую ересь холила, татар ублажала. — Поп кивнул на свой мешок у порога: — Позволь тебя попотчевать чем Бог послал.

Вытащил из мешка полуведёрный горшок, замазанный сверху печёным тестом, и другой горшок, с крышкой. Снял крышку — груздями пахнуло, взломал корку — затопил горницу зело сильный дух.

   — Грибищи и винище, батька!

Пироги в печи не поспели, и Анастасия Марковна, благословясь у Лазаря, поставила сковороду с каурмой — иртышские татарки в дорогу дали. Каурма — вяленая баранина в бараньем жиру.

   — С половиной дороги, батька! Со здоровьицем! — молвил поп Лазарь, опрокидывая первый ковш. — Нахолодался небось в Даурах стоеросовых!

   — Нахолодался. Ты про Москву сказывай. Нам всё в новость.

   — Семена Башмака помнишь? Ведал пушной казной в Сибирском приказе. Постригся в Чудовом монастыре, да не утерпел, подал царю грамотку: русскому-де языку, государь, теснота от греческого, защити, надёжа ты наша! А надёжа только и ждёт, кто ему правдой глаза поколет. Спровадил Башмака в Кириллово-Белозерский монастырь.

   — Никона-то уж нет?! Чего же ради?! — удивился Аввакум.

   — Вот и смекай!

   — Сколько помню, царь — добрая душа, да больно доверчив. Я тебе, Лазарь, так скажу. Быть православным государем — великое испытание. Православный государь для сатаны всё равно что праотец Адам. Сатана со дня творения завидует Богу за человека, ибо человек подобен Богу!

   — Да не Бог!

   — То-то и оно. Соблазнить Адама — украсть у Бога весь род человеческий, соблазнить православного царя — погубить разом всё Христово стадо. Кровью Христа выкупленное!.. Беречь нужно русского царя, а мы его — надо, не надо — поносим. Отдаём сатане за чох!

   — Видно, не больно тебя мытарили в Даурах! — взъярился Лазарь. — У царя без тебя защитников много. Ругнёшь в сердцах — рука-нога долой, да половину языка в придачу. Знаешь, как в народе про царя-то сказывают? Не знаешь? Вот-де когда Алексей Михайлович из утробы вышел, отец его, царство ему небесное, так сказал: «Не наследник родился престолу: родилась душам пагуба».

   — Что за дикое измышление?!

   — Ты дослушай, батька!

   — Что за дикое измышление?! Царь у них — сатана, стольный град — Сатаниил. А мы-то кто же, народ православный? Сатанинские пособники? Господи, урежь им всем языки! Урежь, Господи!

   — Аввакум, милый! Батюшка, ну, что ты на меня напасть зовёшь? — заплакал вдруг Лазарь.