И правда, жарковато, мелькнула мысль, когда Семен, утирая пот, добрался до поникших пальм. Тут он свернул, но не направо, к стенам святилища, а налево – усадьба Инени располагалась в двух тысячах локтей от ремесленного городка, среди садов и рощ, тянувшихся километров на тридцать, до южных окраин Кебто. Путь к усадьбе был недолог; к тому же под кронами сикомор и тутовника зной переносился легче, и через четверть часа впереди возникла белая ограда, а за ней – плодовые деревья, обступавшие плотным кольцом жилище Инени.

    Пуэмра лежал в дальней, самой прохладной комнате, и над ним хлопотали третий пророк и двое крепких служителей, которых Семен счел санитарами или медбратьями. Юноша был уже омыт, раны смазаны мазью кифи, и теперь служители, осторожно приподняв безвольное тело, закрывали их чистым полотном. Инени склонился над левой рукой Пуэмры, разглядывая три обожженных пальца и сокрушенно покачивая головой: ожоги были слишком глубокими, кое-где до кости, а от ногтей вообще ничего не осталось.

    Опустившись рядом, Семен спросил:

    – Ну что? Выживет?

    – О том спрашивай не у меня, а у Амона, – отозвался жрец. – Душа его у двери царства мертвых, Сенмен; шаг вперед, и вместо лекаря придется приглашать бальзамировщиков.

    Бросив взгляд на слуг, Семен склонился к уху Инени.

    – Ты знал, что он?..

    – Догадывался, но был уверен, что ученик не предаст учителя. Пальцы придется отнять… да, придется… – Лицо целителя стало печальным. Он повернулся к Семену и, не понижая голоса – видно, слуги были людьми доверенными, – произнес: – Если тебя угощают прошлогодними финиками, друг мой, выбери тот, который еще не подгнил. – Затем Инени снова занялся изуродованной ладонью Пуэмры, бормоча: – Лучше уж он, чем другой… у этого юноши было ко мне почтение… что бы он Рихмеру ни доносил, плохого в сказанном им не нашлось… За это, думаю, и поплатился. За меня!

    – Не только за тебя, – откликнулся Семен, ощупывая сквозь ткань лезвие секиры. – Знаешь, я ведь встречался с Рихмером. Посидели, потолковали… Больше он не доставит тебе хлопот. Ни он, ни Софра.

    – Это хорошо, – пробормотал Инени, думая совсем о другом. – Пальцы… Жалко! Жалко резать! Новых ведь не пришьешь! – Он поднял голову и вдруг спросил: – Скажи, все ли болезни и раны лечат в твоей стране? В тех временах, когда о нас забудут?

    – Не все. Могут сердце заменить, а пальцы – вряд ли. Ты режь, иначе он умрет! Парень валялся в грязи, а грязь, когда проникает в рану… – Семен смолк, глядя в бледное лицо Пуэмры; слова «гангрена» в языке Та-Кем не было.

    – Я понимаю. – Инени потянулся к раскрытому сундучку с целебными зельями, чистыми тряпками и бронзовыми ножами. – Я видел воинов, которым не промыли небольшой порез… обычно на ноге… туда попадают песок и земля, и плоть гниет… – Не прекращая говорить, он перетягивал пальцы Пуэмры тугими бечевками. – Плоть гниет и распухает, рана становится красной, потом синей… кожа на ощупь горяча, и нет таких лекарств, чтобы вернули душу в тело… если не отсечь – смерть! – Нож сверкнул в его руке, и вслед за этим раздались глухие стоны юноши.

    Семен поднялся, прижимая к ребрам сверток с секирой.