В этот час она была прекрасна. Утренний воздух дарил свежестью, ослепительное светило поднималось в голубовато-стальном безоблачном небе, и лучи его скользили по белым, желтым, оранжевым пескам. Будто врезанные в них, лежали тени утесов, камней и редких деревьев – вставки из черного обсидиана, темнеющие в серебряном и золотом величии пустынных пространств. Эта земля не ведала ни ливней, ни снегов, ни иной непогоды, кроме редких губительных смерчей; ее никогда не оглашали громовые раскаты, не озарял блеск молний, и ветры, гулявшие над ней, были сухими, жаркими, прокаленными пламенем беспощадного солнца. Дождь казался здесь такой же небылицей, как пальма, выросшая в вечной мерзлоте.

    Инени снова вздохнул, протянул руки к солнечному диску и негромко запел:

    Ты – единый творец, равного нет божества!

    Землю ты создал по нраву себе,

    В единстве своем нераздельно ты сотворил

    Всех людей, всех зверей, всех домашних животных,

    Все, что ступает ногами по тверди земной,

    Все, что на крыльях парит в поднебесье… [3]

    Видимо, песня – или молитва? – укрепила душу бритоголового жреца. Он расправил плечи, искоса взглянул на Семена и негромко, будто размышляя про себя, заговорил:

    – Сенмут был совсем молод, когда лишился брата, сгинувшего в южных краях. Он его очень любил и почитал… Воистину, брат казался ему воплощением Амона-Ра, Гора и Тота в одном лице! Да, он его любил и любит сейчас, но помнит плохо. Я – гораздо лучше! Оба, и Сенмут, и его брат, были моими учениками, а учитель знает о своих питомцах все, не меньше матери, родившей их… И потому, сын мой, я пребываю в сомнении. В большом сомнении! – Прикрыв глаза, Инени сделал паузу, потом коснулся висевшего на груди амулета и произнес нараспев, явно цитируя какой-то древний текст: – Я сомневаюсь, ибо никто еще не приходил с полей Иалу, никто не рассказывал, что ждет нас там и чего хотят от нас боги, дабы наши сердца успокоились, и ждали мы без страха того времени, когда сами придем в то место, куда ушли поколения предков. А ты пришел… Это, клянусь всевидящим оком Гора, дело небывалое!

    Семен молчал, посматривал на небо, камни и песок. Сомнения жреца его не удивили. Инени – человек проницательный, и, в отличие от Сенмута, любовь не застилает его взгляд… Сомневается, и правильно! Вот только что проистечет из этих сомнений?

    – Сначала мне показалось, – тихо продолжил жрец, – что ты и в самом деле Сенмен. Сходство так велико! Он тоже был крепок телом и огромен ростом, и лица ваши почти одинаковы… Конечно, сказал я себе, он явился не с полей Иалу, а сбежал из кушитского плена. Люди, сопровождавшие Сенмена на юг, сказали, что он убит, однако могли и солгать, боясь наказания – ибо, если Сенмена ранили и пленили, им полагалось лечь костьми, но выручить начальника… Так что положим, что ты – Сенмен, сбежавший из плена. Положим! Ты мог повредиться в уме от ран и страданий и все позабыть, язык, богов, родителей и брата… нам, жрецам-целителям, такие случаи известны… Правда, осмотрев тебя, я не нашел следов ранений и шрамов на теле и голове, и не заметно, чтобы ты голодал или прошел большое расстояние – ноги твои целы, ступни не сбиты.

    Жрец пожал плечами и опустил голову. Его ястребиный профиль казался высеченным из красноватого песчаника – будто барельеф на фоне голубых небес. Глаза Инени оставались полуприкрытыми.

    – Сенмут, увидев тебя, пришел в большое возбуждение, разум его смутился, душа чуть не рассталась с телом… Неудивительно! Клянусь солнцеликим Амоном, я тоже не знал, что думать… Но вскоре нам стало ясно, что ты не понимаешь речь людей, и Сенмут взмолился – начал просить, чтобы я прибегнул к магии.