Тусклые зрачки впились в лицо Семена.

    – Ваятель Сенмен много лет провел в плену и, кажется, не зря. Древние говорили, что муки тела возвышают душу, страдание делает чутким и искусным, и плеть даже обезьяну заставит танцевать… А ты ведь страдал, ваятель Сенмен! Целых десять разливов, в неволе у нехеси!

    Будь осторожен, сказали глаза Инени, и Семен вдруг понял, кто перед ним. Рихмер, Ухо Амона, серый кардинал! Голос его казался таким же невыразительным, как внешность.

    – Ты прав, хранитель врат, – Семен склонил голову, – годы плена были тяжелы. Поистине, я узнал вкус смерти на своих губах.

    – Зато теперь твои творения прекрасны. Покажешь что-нибудь еще?

    Взгляд Рихмера метнулся к полкам, где, задвинутое в дальний угол, закутанное полотном, стояло изваяние Меруити. Хранитель врат определенно знал о нем! И знал, где его прячут! Но от кого? Над этой вещью Семен трудился вечерами, и верный Пуэмра затачивал ему резцы… Возможно, скрип и скрежет, с коим они врезались в камень, дошел до слуха Рихмера?

    Семен поклонился.

    – Работа над изваянием достойного Инени потребовала много сил. Еще я занимался мелкими поделками, а мои мастера изготовляли статуи для Ипет-сут… Больше мне нечего показать.

    – Того, что я видел, хватит, чтоб убедиться в твоем мастерстве, – с важным видом заметил Софра. – Хвалю твои глаза и руки, ваятель! Ты будешь награжден и возвеличен! Ты сделаешь мое изображение и станешь главным над художниками Амон-Ра.

    Он развернулся и проследовал к выходу из мастерской. Свита торопливо потянулась за ним, и лишь Инени замедлил шаг, пробормотав:

    – Бойся крокодила, когда он разевает пасть, чтобы тебя похвалить.

    Помощники вернулись к делу. Стоя среди привычного грохота, шелеста полировочных камней и звона вгрызавшихся в базальт рубил, Семен бросил взгляд на полку, где затаилась головка Меруити. Она была готова, однако кому он рискнул бы ее показать? Признание в любви – не для чужих глаз… Даже не для глаз Меруити – ибо, если работа закончена, то нет и поводов для новых встреч.

    * * *

    Все-таки он показал ее – брату, в самом начале месяца эпифи, когда от зноя пересыхает земля, а Нил сужается и мелеет.

    Прекрасный женский облик, запечатленный в гладком темном камне… Она была такой, какой явилась ему впервые звездной ночью, в трепетном свете факелов – царица ветров и тьмы, загадочная, непостижимая, манящая…

    Сенмут долго смотрел на каменную женскую головку, потом сказал:

    – Память твоя осталась в полях Иалу, однако не обижайся на богов: взамен ты получил чудесный дар. Дар мастерства и дерзости… ты смеешь изображать не человека, а то, что чувствуешь к нему… Ведь так?

    – Так, – согласился Семен.

    – Любовь к царице – дерзость, – тихо промолвил брат. – Ты можешь лишиться головы, и потому никто не должен видеть твоего творения. Лучше разбей его.

    – Я не могу.

    Они переглянулись, и Сенмут шепнул:

    – Понимаю… Я бы тоже не смог. – Затем, после недолгой паузы, поинтересовался: – Ты будешь изображать ее снова и снова?

    – Буду.