Они прошли в боковую нишу студии. Из полукруглого окна виднелось море. Посередине небольшой площадки стоял мольберт.

Кавалли выпустил руку Лауры и подошел к мольберту. Помещенная на нем картина поразила его. В отличие от полотен, которые ему доводилось видеть прежде, картина Лауры не содержала в себе ни мифологических, ни христианских образов. На ней была изображена простая венецианская семья, вышедшая на прогулку. Любовь художницы к людям и природе светилась в каждом мазке. На траве, сверкавшей утренней росой, сидела женщина, раскинув по земле широкую юбку скромного белого платья. В руках она держала книгу в золотом переплете. Справа стоял маленький мальчик, склонившись к матери.

Сандро показалось, что у ребенка лицо шаловливого херувима. Позади женщины был изображен высокий мужчина в одежде кондотьера. Пальцами он нежно касался локонов жены. Старуха, одетая в темное, находилась чуть поодаль, под цветущим каштаном. Ее лицо, несколько повернутое в сторону, разглядеть было трудно из-за тени, отбрасываемой ветвями Напряженная поза фигуры указывала на желание уйти. Сандро старуха показалась настолько живой, что он чуть было не протянул руку в стремлении вытащить ее из тени на свет, чтобы получше рассмотреть. Ему захотелось присоединиться к этой семье и послушать, о чем читает женщина, может быть, даже коснуться ее мягких золотистых волос жестом стоявшего позади мужчины.

— Чудесно! — сказал он, преисполнившись восторга.

— Я бы сочла ваши слова за комплимент, ведь вы говорили, что не разбираетесь в живописи, — Лаура вновь его подразнивала, но ее щеки зарделись от похвалы.

— В детстве я был совершенно равнодушным к учению ребенком. И, став взрослым, остался чужд искусству, но когда на меня что-то производит впечатление… — Сандро замолчал.

Никогда раньше не баловал он женщин поэтическими сравнениями — сейчас же готов был сообщить собеседнице, что ее румянец напоминает ему алость свежей розы.

Однако прежде чем он успел сообразить, что происходит, Лаура схватила его руку и прижала к своей груди. Ее сердце стучало, кожа под тонкой шелковой накидкой показалась ему такой теплой…

— Мой господин, вы либо бессовестный льстец, либо добрый, отзывчивый человек.

Он отнял руку.

— Никогда не льщу людям! Лесть сродни лжи, а лгунов я презираю. Но добрым человеком я себя также не считаю. Кое-кто, пожалуй, умер бы от смеха, услышав, как вы меня характеризуете, — возразил Сандро. — Однако, я говорю, что думаю. У вас необычное мастерство художника.

— О, нет, — ответила Лаура, — вы путаете мастерство с талантом! Мастерства мне как раз не достает, поэтому я и беру уроки у маэстро Тициана, но, не имея возможности их оплатить, позирую для его картин. На ее лицо легла тень тревоги.

— Живопись занятие дорогостоящее, — продолжала она, — а брать плату за свои работы я не могу, пока не принята в Академию. И вряд ли это когда-нибудь случится. Увы, женщинам в Академии не рады.

Лаура кивнула в сторону картины:

— Посмотрите, мужчину я расположила позади женщины.

— Чтобы показать почтение к ней?

— Чтобы скрыть, что я не умею рисовать мужчин!

Заметив недоумение во взгляде Сандро, она усмехнулась:

— Видите ли, мне, как женщине, запрещено рисовать обнаженных натурщиков.

— Рад это слышать.

— В вас говорит мужчина, что весьма огорчительно.

Лаура взяла с полки тяжелый альбом и стала перелистывать страницы.

— Туника, например, на изображенном мною мужчине выглядит так, будто долго лежала в сундуке. Помимо мужской анатомии, у меня трудности с перспективой, да и с композицией…

— Позвольте мне взглянуть, — Сандро взял альбом и, пока Лаура перечисляла свои недостатки, рассматривал рисунки распускающегося миндального дерева, резвящегося терьера, прачки с плетеной корзиной для белья, колпаков каминных труб и очаровательной надменной африканки.