Три года назад они впервые встретились в девятом классе школы. Хрупкая, словно тоненькое деревцо на ветру, с жиденькими льняными косичками, вздернутым носиком и пухлыми, чуть приоткрытыми губами, она не понравилась Андрею. Он прозвал ее «фитюлькой», и это прозвище пристало к ней, как ириска к нёбу. Девушка взяла по отношению к Андрею покровительственный тон. Она подсказывала ему на уроках, приносила понравившиеся ей книги, хотя он и не просил ее об этом. Обвертывала его учебники в красивую цветную бумагу, меняла перья на его ручке. Она опекала его бережно и в то же время требовательно до тех пор, пока распаленный насмешками сверстников Андрей не взбунтовался. Они поссорились. Тогда свое неукротимое стремление к заботе и опеке Светлана перенесла на Тихона Жевакина. Этот тихоня, его так и звали Тихоней, не только терпеливо сносил опеку, но и быстро приспособился к новым обстоятельствам, требуя, чтоб Светлана приносила ему в школу завтрак. Однажды Нагорный встретил Жевакина на Оке — это было весной на рыбалке — и так его отдубасил, что Тихоня два дня не ходил в школу. Андрей был наказан, а Светлана демонстративно пересела за парту к Жевакину.

Зимой следующего года, когда они уже были в десятом классе, умер отец Андрея.

Василий Иванович Нагорный был преподавателем географии в каширской школе-семилетке. Умер он во время урока в классе — подошел к карте, поднял указку и… упал, словно скошенный пулей.

Оглушенный горем Андрей был дома один, когда пришла Светлана. Со дня их ссоры прошло больше года; за это время они не сказали друг другу ни слова. Девушка молча сняла свою рыженькую шубку, повесила ее на вешалку, вымыла посуду, прибрала комнату, так же молча села рядом с Андреем и взяла его за руку. Вечерело. Наступили холодные серые сумерки. Стекла окна, разрисованные морозным узором, пропускали совсем мало света.

— Если бы ты знал, Андрюша, как я тебя люблю… — неожиданно сказала Света и громко, навзрыд заплакала на его плече.

От этих слов и от простого искреннего признания стало так хорошо и тепло, что Андрей сказал то, чего, быть может, ни за что не сказал бы еще несколько минут назад:

— Мне отец оставил письмо. Хочешь, Света, прочитаем его вместе?

Письмо отца, начатое давно, еще в сорок шестом году, писалось им долго, до пятидесятого года. Хранилось оно в большом самодельном конверте, в углу которого было написано:

«Моему меньшому сыну Андрею в день его совершеннолетия».

Это было большое письмо, вернее, даже не письмо, а краткая история жизни Владимира Нагорного, старшего брата Андрея. В конверте лежал и Указ о посмертном награждении Владимира, фотоснимок памятника, на котором можно было прочесть: «Советским воинам — освободителям Печенги».

Они читали письмо сидя рядом у окна, дожидаясь, пока каждый из них закончит последнюю строчку, чтобы перевернуть страницу.

С тех пор они никогда не говорили друг с другом о своих чувствах, но в этот, именно в этот вечер они оба выросли и возмужали…

Осторожно, чтобы не разбудить соседа, Андрей спустился с койки, сунул ноги в холодные, пропитанные сыростью сапоги, накинул шинель, надел шапку и поднялся на верхнюю палубу.

Было морозно. В чистом, звездном небе рассыпался изумрудными искрами всполох.

Андрею стало холодно, и он спустился в кубрик. Постель еще не успела остыть. Прямо перед ним огонь ночника освещал множество маленьких рундуков, похожих на ящики библиотечной картотеки. Вспоминалась встреча со Светланой в городской библиотеке. «Что мы искали тогда в картотеке? Какую книгу?» — пытался вспомнить Андрей, но, так и не вспомнив, уснул.

4. СЕРЫЙ КОНВЕРТ

Воскресный день на корабле начинается, позже будничных, но по привычке Нагорный проснулся в шесть.