Витя уехал, едва дождавшись восемнадцати, — из аэропорта сразу в военкомат. Ромка после отъезда брата загрустил, отыскал себе сохнутовскую образовательную программу для старшеклассников — интернат, потом подготовительное отделение университета, все за государственный счет — и начал планомерно обрабатывать маму. Через год Рада сдалась: в Москве он вряд ли мог куда-то поступить, а денег на репетиторов и взятки у нее не было. Рома отправился в золотой Иерусалим, в одну из лучших школ-интернатов, куда мечтали попасть дети со всей страны, и обещал там налечь на учебу как следует, компенсируя свое московское лодырничанье.

Что касается Юли, то она рано вышла замуж за мальчика из своей же еврейской школы, поступила в какой-то маловыразительный колледж — что-то связанное с бухгалтерией и статистикой — и жила отдельно от матери своей жизнью. Рада осталась одна, вслух выражая радостное нетерпение стать бабушкой, но понимая, что внуков ей никто не отдаст на воспитание. Никому не нужны ее театры, библиотеки, Третьяковская галерея, «Капитанская дочка», Патриаршие переулки и малина с куста. Никому — это значит ее детям.

Она утешалась тем, что хотя бы переход от строго религиозной жизни к светской они пережили без травм. Сама Рада расставалась с верой долго и болезненно, как со старой кожей. Она вернулась туда, откуда пришла: еврейство — это не только субботние свечи, молитвы и разделение мясной и молочной пищи. И даже не Эйнштейн, Мандельштам и Давид Ойстрах, не любовь к чтению и диплом с отличием. Еврейство — это умение выживать, вот и все. А она выжила.

Правда, в последнее время ей начал сниться золотой Иерусалим. И она все чаще жалела, что не сможет быть похороненной в Гиват Шауле, на кладбище, террасами уходящем в прозрачное небо, с видом на синие холмы Иудеи, в сухой каменной земле, где не нужны гробы…

От поры ревностного соблюдения заповедей она сохранила лишь пост и некоторые ограничения в Йом-Кипур — День Искупления, когда решается судьба человека и всего мира на ближайший год. Самый главный еврейский праздник, который отменяет даже обязательное застолье субботы. Как раз в тот год Йом-Кипур пришелся на субботу. И она была дома, где еще она могла быть.

В понедельник ровно в семь воодушевленная Наташа стояла у двери квартиры своей приятельницы, сжимая в руках несессер с парикмахерскими принадлежностями и пакетик с коробкой конфет — свое дополнение к чаю, которым всегда заканчивались их с Радой постригушки. Эти конфеты, свой любимый чернослив в шоколаде, она купила по дороге, предвкушая, как они не спеша усядутся в кухне, будут пить крепкий чай из больших керамических кружек, есть еще теплый песочный пирог с клубничным или сливовым вареньем, таскать из коробки конфеты, ругая себя за слабость характера, и говорить о детях. Чтобы не попасть впросак, Наташа припомнила, что старшая дочь Рады уже замужем и живет отдельно, средний служит в израильской армии и младший тоже в Израиле, учится там в колледже по какой-то специальной программе.

Рада однажды с грустью заметила, что она и мальчики так и остались по разные стороны границы — они считают родиной ту страну, где прошло их детство, и скорее всего там и осядут. Но пусть это будет самым большим несчастьем; дети умненькие, способные, добрые, лишь бы у них все сложилось, а она, Рада, одиночества не боится, к тому же Юля здесь и скоро, даст бог, внуки пойдут. Но пока внуков не было, насколько знала Наташа, и Рада жила одна.

Наташа вдавила кнопку звонка посильнее. Она уже позвонила один раз, но Рада могла возиться на кухне и не слышать. В том, что ее ждут, Наташа не сомневалась — Рада была очень аккуратным человеком и, если бы у нее что-то изменилось, обязательно предупредила бы своего парикмахера.