– И, наконец, – сказал Боб, указывая на едва заметный след на вороненой стали пистолета, проходящий по передней стороне рукоятки прямо под спусковой скобой, – у тебя есть какие-либо мысли насчет того, что это такое?

– Никогда прежде не видел ничего подобного, – признался «верх». – Повидал много «сорок пятых», но это для меня что-то новенькое.

– Ты не там смотрел. Нужно было заглянуть в музей техасских рейнджеров в Уэйко. Рейнджеры привязывали к рукоятке кожаный ремешок, чтобы удерживать флажок рукояточного предохранителя нажатым. На тот случай, если им придется быстро схватиться за оружие – а я думаю, такое случалось часто, – они не хотели в спешке промахнуться пальцем по предохранителю, в результате чего вместо выстрела последует лишь щелчок. Так вот, на этом пистолете был такой ремешок, удерживающий предохранитель, и за долгие месяцы он оставил на стали след. Вот что ты перед собой видишь. Кое-кто так заботился о том, чтобы сделать выстрел быстро, что даже спиливал спусковую скобу. Ситуация должна быть крайне серьезной, прежде чем я решусь на что-либо подобное.

– Если б я попытался убирать в кобуру «сорок пятый» со спиленной спусковой скобой и привязанным рычажком предохранителя, я бы на третий день точно прострелил себе колено.

Боб рассмеялся.

– Но если серьезно, – продолжал «верх», – если сможешь доказать причастность к этому техасских рейнджеров, ты увеличишь стоимость пистолета для коллекционеров вдвое, а то и втрое. Сейчас развелось много поклонников рейнджеров.

– Я уверен, что владелец пистолета был знаком с техасскими рейнджерами, знал, как они работают, и научился у них кое-каким штучкам. Но не могу сказать, был ли он сам рейнджером.

– Однако если он участвовал в какой-то войне, то явно постарался обеспечить себе все возможные преимущества, – заметил «верх». – Это несомненно.

– Ты мне очень помог, – сказал Боб. – Сколько с меня за твое экспертное заключение?

– Если ты побывал во Вьетнаме, брат, никакой платы. Ты уже за все заплатил сполна.

– Привет, все пришло, спасибо.

– Надеюсь, это тебе поможет, – сказала та.

– Ну как знать, может быть, я что-нибудь подцеплю, хотя вероятность этого мала.

– Долго ты еще собираешься оставаться в Литтл-Роке?

– Здесь я уже со всем покончил. Завтра направляюсь в Блю-Ай, там меня встретит Энди Винсент. Я предупредил его, что хочу все сделать тихо, никакого героя-победителя, возвращающегося домой; и опять же, я сомневаюсь, что от старика там много чего осталось. Черт возьми, от моего отца мало что осталось, так чего же можно ждать от предыдущего поколения?

– Хорошо.

– А потом – в Вашингтон, посмотреть, выудил ли что-нибудь в архивах Ник. Буду дома через три или четыре дня.

– Это я уже слышала, – сказала жена.

Наконец Боб переключил все свое внимание на конверт. Вскрыв его, достал одинокий пожелтевший лист картона размером четыре на шесть дюймов, перевернул его и всмотрелся в суровое лицо и ничего не прощающие глаза Чарльза Фитцджеральда Свэггера, сфотографированные одним погожим днем весны 1926 года. Для Эрла, отца Боба, эта фотография являлась единственным признанием того, что у него был отец, и хранилась она в старой, потрепанной коробке из-под обуви вместе с другими документами и памятными вещами Эрла, которые Боб в последний раз перебирал больше двадцати лет назад. Тогда он обратил внимание на фотографию, но не стал ее рассматривать.

И вот теперь Боб долго изучал выцветший снимок, затем перевернул его и прочитал подпись: «Папа, 1926 год», выведенную чернилами, цветистым бабушкиным почерком.