— Доусон, — произносит Каз спокойно, шагая со скотчем и сигарой в одной руке. Он опускает свободную руку на плечо Доусона. — Не надо. Грег выведет его, и я занесу его в черный список. С ним покончено.

Павел качает головой, более напуганный этим утверждением, чем мыслью о жестокой расправе Доусона. Доусон отпускает его и разворачивается. Павел опадает на землю, кашляя, наклоняется дважды, задыхаясь. Я думаю, все кончено, и Павел тоже, открывая рот, вероятно, чтобы умолять о своей карьере, о затем Доусон разворачивается назад и его кулак бьет, врезаясь в лицо Павла. Он падает в сторону, и Доусон собирается снова ударить его, прежде чем я поймала его руку. Я кладу руки на лицо Доусона и его руки оборачиваются вокруг меня.

— Нет. Хватит. Я в порядке. Все кончено. — Я беру его руку и потираю костяшки большими пальцами.

Доусон находится на грани, ярость делает его больше и сильнее, в его глазах насильственный блеск, когда он смотрит на Павла.

— Грей, он…

— Он ничего. Это твой день рождения. Просто пусть он уйдет. — Я встречаюсь с глазами Доусона, и даю увидеть, что я в порядке.

И правда, я в порядке. В одном Павел был прав. Роскошные платья и дорогие украшения не могут спрятать ту, кем я была, что я делала. Но это в прошлом. Я больше не этот человек, и не невинная и наивная дочь пастора, которая уехала в Лос-Анджелес. Но они обе это часть той, кто я есть, кем я должна была быть, но это больше не я.

Я смеюсь над несвойственной мыслью, и выражения Доусона меняет от гневного до запутанного.

— Что смешного?

— Просто, я думала, как хорошо было бы прибить этого придурка по яйцам.

Доусон бормочет, а затем взрывается смехом, и также Каз и Грег.

— Просто не делай этого со мной.

Я тянусь и беру его ладошками между ног.

— Никогда. Я слишком сильно люблю их. Каз и Грег кашляют и отворачиваются, и я понимаю, что все еще немного под кайфом, если я правда только что это сказала и сделала это перед ними.

На мгновение Доусон шокировано молчит.

— Черт, Грей. Ты должна пить чаще, если это делает тебя такой. Ты очень сексуальна, когда ты навеселе.

Я позволяю Доусону увлечь меня внутрь, и мы сидим в гостиной на диване. Я потеряла счет тому, как много бокалом вина я выпила, когда мы разговаривали с нашими друзьями.  Комната пустеет, пока там не остается лишь семь о восемь человек, сидящих на диване, двухместном диване, в кожаных креслах, разговаривая всю ночь, и становясь все пьянее и пьянее, пока Доусон не держит меня, и наблюдает за мной, оценивая меня, и позволяя делать мне то, что я хочу. Каз зажигает сигару и передает ее Доусону, который затягивается, и затем, с причудливой улыбкой, подносит ее к моим губам. Я делаю маленькую затяжку и кашляю, задыхаясь. Мужчины смеются, так что я беру ее у Доусона и делаю еще одну попытку, и может быть это просто вино, но я чувствую себя сексуальной, держа ее и куря, как актриса из сороковых, сидящая на пианино в облегающем платье.

Доусон качает головой, но его глаза блестят.

Я, пошатываясь, встаю, и затем снова сажусь. Доусон хихикает.

— Нужна помощь, малыш?

Я киваю.

— Мне надо пописать. — Я звучу как Джорджия больше, чем когда-либо, и понимаю, что медленно поднимала свой акцент всю ночь, с момента инцидента с Павлом, который был много часов назад. На кабельной коробке говорится, что сейчас 3.26 утра. Не могу поверить, что я все еще в вертикальном положении.

Я чувствую, что что-то происходит с моими ногами, и я смотрю вниз, чтобы увидеть, что Доусон расстегивает сандалии на каблуках, которые я ношу, снимая одну, затем другую.