– Мы обречены? – Жизнеслав смотрел на меня во все глаза.

– Да. Но есть шанс.

– Какой?

– Как и все болезни, информационное заражение лечится. С трудом, но исцеляется теми же средствами информационного воздействия – вбросами информационных антител, то есть тех же идей, нейтрализующих патогены. Есть ещё и воздействие на тонкоматериальном уровне энергоинформационных процессов. Мы столетиями нарабатывали эти методики. И оставили за собой право их применения в мирах, стоящих на грани массовой деструкции с геноцидом и цивилизационным отскоком. Даже без согласия пострадавших, потому что разума у них нет.

Депутат задумался, мягко, как пантера, прошёлся по комнате. Прислонился лбом к оконному стеклу. Потом резко повернулся к нам и с каким-то отчаянием воскликнул:

– Так влейте нам ваши лекарства! Хоть цистерну!

– Чтобы лечить, нужно сперва диагностировать, – объяснил я. – Собрать необходимую информацию.

– Собирайте. Сети, библиотеки к вашим услугам.

– Всё не так просто. Я активизировал ДИСПУТ.

– Какой диспут?

– Систему диагностики информационных социальных патологий универсального терратипа. ДИСПУТ.

Я отдал мысленный приказ. В воздухе повисала голограмма – переливающаяся разными цветами цифра десять.

– Это так называемый Рейтинг информационной готовности. Сейчас мы имеем десять процентов от необходимых данных. Предстоит довести цифру до ста. Но для этого библиотек мало. Мы точно не знаем, что нужно Системе. Может, залезть в жерло вулкана. Может, полюбоваться балетом. Она собирает информацию в автоматическом режиме, используя нас как разведчиков. И для этого мы должны быть в гуще событий, которые потрясают страну.

– Ну что ж, – кивнул Жизнеслав. – Гущу событий я вам обеспечу! И начнём завтра же – с осиного гнезда!..

Профессор Рург Хлюмпель имел вид типичного сумасшедшего учёного, так почитаемого писателями и режиссёрами на большинстве планет-зеркал. Выше среднего роста, худой, с всклокоченной курчавой чёрной шевелюрой, пышными бакенбардами, взгляд восторженный, как у ребёнка, не устающего удивляться чудесам окружающего мира. Руки его жили своей жизнью – то крутили пуговицу собеседника, то тянули его рукав, то катали шарик из бумаги или пластилина, отодранного от опечатанного массивного медного сейфа.

– Наука – это вам не шмуркаль моргнул! – торжественно объявил он, открыв тем самым экскурсию по Институту истиной истории и реальной мифологии.

Институт занимал старое здание на набережной Шизополя, ранее принадлежавшее Научному центру изучения теории Труда и Единства. В залах с высокими потолками ещё осталась символика Трудовой республики – снопы, колосья, молоты.

– Само это тяжеловесное здание является наследием тоталитарного строя с его стремлением к циклопичности и назидательности во всём. К счастью, новые времена вымели само воспоминание о свободном труде, и теперь здесь мировой, даже, можно сказать, Галактический центр истинного исторического знания! – как заведённый шпарил профессор, хаотично размахивая длинными руками. Похоже, подобные экскурсии он проводил постоянно.

– Здесь наша библиотека, – объявил профессор, когда мы вошли в длинный зал, заставленный книжными стеллажами.

В центре зала стоял огромный стол с мраморной крышкой, заваленный кипами рукописей, манускриптами, стопками брошюр и книг. На одной из рукописей устроился, свернувшись калачиком, огромный пушистый полосатый кот. Он сладко спал, и только усы его чуть-чуть подрагивали.

– Ну надо же, мерзавец, устроился на рукописи, которой пятьсот лет, да ещё расцарапал страницы! Ну-ка, пошёл! Кыш! – профессор одним движением смахнул кота, который слетел со стола, пружиняще приземлился, умудрившись проснуться в воздухе.