— На этом свете все может быть… — пробормотал я, вдогонку думая о том, насколько я прав.

Девушка изящным жестом поправила прическу «под Мирей Матье», из-за этого движения от нее потянуло легчайшим ароматом какой-то позабытой парфюмерии, не похожей на современную — такой какой-то милый, провинциальный, бабушкин запах…

И вот он-то убедил меня сильнее, чем все прочее. Я стал свыкаться с тем, чего как будто в нашей парадигме не может быть.

Словечко «парадигма» выпрыгнуло из памяти со студенческих лекций по философии. Препод был у нас молодой, только что защитил кандидатскую, пижон такой, в элегантном костюме… «Смена мировоззренческих парадигм суть исключительно любопытный феномен с социальной точки зрения…» — такие вот базары он разводил, помнится.

Да уж, любопытнее некуда. Вот у меня парадигма сменилась — и как обухом по башке… Ну что ж поделать! Надо принимать реальность такой, какая она есть.

Барышня слева не унималась:

— Извините… — умильно-ехидным голоском пропела она, — а можно узнать, что у нас с обувью? Это была… трудовая вахта в закромах Родины?

И еще несколько девичьих сдержанных смешков сопроводили эти слова.

Я опустил взгляд и ужаснулся.

Ноги мои были обуты в архаичные красно-белые кроссовки «Ботас», на которых три полоски расположены не параллельно, как на «Адидасе», а лучевидно, на манер гусиной лапки. Но Бог бы с ним! В этих самых «ботасах» была даже какая-то брутальная, дерзкая элегантность. А беда в том, что они были в такой засохшей грязи, как будто я шагал, черт его знает, по размокшей пашне или по скотному двору.

«Что это?..» — обалдело пронеслось в голове.

— Говнодавы… — прошелестело где-то сзади едва слышно, но я все-таки услышал. И вновь сдавленное хихиканье.

Заодно я усвоил, что облачен в скверные советские псевдо-джинсы «Орбита», куцый серенький пиджачок, рубашку… Бог ты мой, что это была за рубашка! «Вырви-глаз», говорят про такое остряки — россыпь мелких красно-рыжих закорючек по белому, и неизвестно почему это вызвало у меня ассоциации с расплескавшимся по пластиковому казенному столу супом харчо. Запястье левой руки украшали часы «Слава» на черном кожаном ремешке.

Все это сложилось у меня в устойчивый образ: деревенский или там районный паренек двинул в город, принарядился как смог, и вышло, конечно, по-деревенски. Ну а как оно еще могло выйти?.. А по дороге еще где-то угораздил в незасохшую лужу… И я, кажется, начал догадываться, зачем этот паренек прибыл в большой город.

Кстати, «Слава» показывала без четырех минут одиннадцать. Гомон толпы стал заметно сильней и взволнованней.

Я развернул бумажку, вложенную в паспорт.

Бумага второго-третьего сорта, плохонький типографский шрифт. Табличка. Заголовок: Министерство высшего и среднего специального образования СССР. Н…ский политехнический институт. Экзаменационный лист абитуриента…

Здесь печатный текст заканчивался и от руки было написано в родительном падеже: Родионова Василия Сергеевича. Ниже табличка, и в ней:

«Математика устно» — 26.07.1978 — 4 (хорошо).

«Математика письменно» — 01.08.1978 — 5 (отлично).

«Русский язык и литература (сочинение)» — 07.08.1978 — 5 (отлично).

«Химия» — 11.08.1978 —.

Так. Еще раз. Примем реальность такой, какова она есть. На дворе август семьдесят восьмого. Одиннадцатое число. Я — в облике семнадцатилетнего парня Василия Родионова, скорее всего, приехавшего из глубинки поступать в Н-ский политех и пока вполне неплохо сдавшего три дисциплины.