Я не знаю, что именно хотят от этого низкорослого человека, и мог бы поставить свою левую руку на то, что и сам Тануки Ойя понятия не имеет, почему за ним охотятся, но только теперь на это начхать.

Меня сажают в допросной комнате на этаже, близком к верхнему. Вокруг сильно пахнет табаком. Не успеваю утвердиться на стуле под прицелами двоих автоматчиков, как залетевший японец в гражданском начинает орать один-единственный вопрос. «Где он?!!»

Молчу. Приемы, которые пытается применять этот, в общем-то, стандартный японец, не могут впечатлить человека моих габаритов, а учитывая, что я «надевший черное», то выглядят вообще смешно, как будто ребенок орёт на взрослого. Вскоре мужик это понимает, после чего поспешно удаляется с багровым от гнева лицом.

Сижу дальше. Тут хорошо, спокойно, легко сосредоточиться. Отрешиться от волнения, гнева, злости. От мыслей о семье. Это всё навязчивое, липкое, душащее, но совершенно неактуальное здесь и сейчас. Панда по имени Пангао, чудесное явление Рио с Хигу Годаэмоном у меня дома, придушенный карлик и его помощница, откровенно радующаяся возможности соскочить с рискованного плана. Отец и мать, которые обязательно обо всем этом узнают, дед, который попробует снять кожу с задницы собственного сына, но тот, скорее всего, снова настучит ему (фигурально) по голове.

Всему этому сейчас не время.

Я бы мог выйти на другой станции, полностью избежав внимания людей комиссара. Нет у него ресурсов накрыть весь город, у него есть только очень хорошие аналитики, просчитавшие бедолагу Тануки «от» и «до». Быстро просчитавшие, за то ничтожное время, пока мы ехали из Аракавы в Акихабару. Но их, аналитиков, я легко обвел вокруг пальца, отправив низкорослого шоумена в больницу. Вызов машиниста, врачей, полиции. Слишком много официальных задокументированных эпизодов, которые, при поддержке Харимы, очень быстро превратятся в неодолимую крепость вокруг Ойи. Уже превратились. Но господин комиссар об этом еще не знает.

Господин комиссар усаживается напротив меня. Его подчиненные подбираются, начинают тщательнее в меня целиться.

Я смотрю на этого человека, а он также, изучающе, смотрит на меня. По телевизору Соцуюки Шин более импозантен, сейчас я вижу эталонного военного, застрявшего между сорока и пятьюдесятью годами. Уставшего, злого, раздосадованного военного. Человека, для которого авторитарность давно перестала быть маской, а стала лицом. Ему пришлось принять множество непоправимых решений, с далеко идущими последствиями, но он был не против принять еще, лишь бы достигнуть цели. В данном случае его цель лежала за мной.

— Кирью Акира, — тяжело начинает один из самых известных в Японии людей, — ты мне немедленно расскажешь, где сейчас находится человек, известный как Тануки Ойя, или…

— Нет. Не расскажу, — обрываю я его, продолжая внимательно рассматривать.

Соцуюки Шин моргает, он что-то почувствовал, но пока не может определить, что именно. Зато два автоматчика — совсем другое дело. Ну это неудивительно, они же стоят. Точнее, падают.

Фразу, точнее голос, усиленный эфиром, я готовил минут десять. Всего лишь воздействие инфразвуком, хорошо так бьющее по мозгам хомо сапиенс, продолжение развития идеи «передачи мыслей». Ненадолго, но мне этого хватит…

Пустить часть энергии в руки, сконцентрировать её до невообразимого местными уровня в запястьях, всего на долю секунды, пока я резко напрягаю мышцы, чтобы разорвать цепи наручников, но это помогает оставить руки неповрежденными. Вскочить, броситься к автоматчикам, врезать каждому по голове, содрать с их пояса наручники. Одна пара им на двоих, вторая пара упавшему на пол, и поднятому мной собственноручно Соцуюки. Освободить себя, а его, наоборот, заковать через специальные отверстия в столе.

Дело секунд. Довольно просто, когда тебе дали всё спланировать.