|
Надо помочь. Пусть идут на охоту, выйдут к вам олени». Та говорит: «Не хочу я, чтобы они на тебя и на моего сына охотились. Да и не пойдут они в лес — совсем ослабели». Тогда муж-олень говорит. «Ладно, будь по твоему. Тогда я в поселок артунов приведу. Вы их съешьте, только головы с рогами не трогайте, в лес унесите, тогда они снова оживут». Так и сделали: на другой день пришли артуны в поселок, люди их убили, мясо сварили, кровь подмешали в брагу, напились. Стали совсем дикие, женщину не послушались, выломали из черепов артунов рога, насадили на концы железные наконечники, привязали к палкам, стали землю царапать. «Чего, говорят, нас не кормишь совсем?! Корми лучше!» Олень в то время на холм поднялся, хотел жену позвать, как увидел, что люди творят, — окаменел.
Женщина к нему бросилась. А холм обрушился, и ее засыпало. С тех пор только сын ее, олень по лесам бродит. Так назвали наш поселок Олень-камень. Люди здесь оленей не убивают, только мясо оленье в других поселках берут, меняют. Когда на артунов охотятся, головы всегда обратно в лес относят. И грудь земли никогда острым рогом не скребут. Если кто такое делает, того зимой человек-олень непременно в лес заведет и убьет. Если потом, когда время пройдет и кости развалятся, человек в лесу рог найдет, он его в охотничью землянку относит, а что там с рогом мужчины делают мы не знаем. Когда Ксанта, поблагодарив за рассказ, собралась уходить, Агрисса удержала ее за плечо. — Постой, самринас, мы ведь тоже не невежи. Не только песня, молчание тоже дара требует. Вот возьми-ка, — и он протянула Ксанте старинную медную подвеску с изображением большеротого лежащего оленя. В отверстие между рогами оленя был продет тонкий кожаный ремешок, так что Ксанта смогла повесить подарок себе на шею взамен отданного ожерелья. — Это мне мой дед подарил, говорил, что от бабки получили. Раз к тебе про наших предков слова пришли, значит, ты тоже наша родня, ты нашей сути теперь.
37
Вечером женщины всей деревни собрались, разложили в центре деревни огромный костер и вместе с детьми уселись вокруг огня. Как ни в чем ни бывало дошивали одежду, пекли в золе сладкие корешки, переговаривались, иногда начинали негромко напевать. Ребятишки, которые весь этот день собирали на берегу камешки, а также хворост и шишки в ближайшем лесу, сейчас хвастались добычей, подбрасывали ветки в огонь, играли в «камень, нож и шкуру». Однако самообладания старших малышам явно не хватало, они то и дело опасливо бросали через плечо взгляд в темноту и взвизгивали от малейшего шороха. Впрочем взвизгивали скорее от восторга, чем от испуга. Ксанту захватило это нетерпеливое ожидание, и она тоже стала прислушиваться к малейшим шорохам, вытягивая шею, как гусыня. И различила тихие, еле слышные шаги где-то там, в темноте. Кто-то осторожно приближался к сидящим у костра людям. Потом все разом переменилось: раздался дикий гнусавый вопль, из темноты выскочили мохнатые, раскрашенные охрой фигуры, женщины и дети повскакивали на ноги, сгрудились у костра и осыпали врагов градом камней и шишек. Чудовища тут же отступили, защитники поселения похватали из огня горящие ветки и бросились в погоню. Ксанта побоялась бежать за ними: оступиться в темноте и окончательно обезножеть было бы сейчас вовсе неуместно. Поэтому она осталась у кострища, слушая гнусавый вой рогов и восторженные вопли преследователей. И вдруг оттуда, из темноты, донеслись совсем иные звуки: громкий удар или хлопок, будто лопнул огромный барабан, а потом отчаянный крик. В первое мгновенье Ксанта подумала, что это часть обряда, но рога тут же смолкли, послышались взволнованные испуганные голоса женщин. Тогда жрица тоже подхватила факел и заковыляла навстречу голосам. Люди сгрудились на полпути к Олень-камню, прямо на склоне. Протолкавшись через возбужденную толпу, Ксанта увидела, что на земле в луже крови лежит мужчина. |
