— Гесихии.

— В жизни про такую не слышал.

— Она маленькая, — объясняю я. — Маленькая и тихая.

— Хм…

Я хочу спросить: «А ты кому?», но, взглянув на него, решаю, что стоит еще немного потрепаться.

Так что я рассказываю про дальний причал, про заблеванные доски за бараком, про дрова. И про новый слух, пришедший по весне, вместе с первыми кучевыми облаками и перелетными птицами. Про одного из наших полководцев. Оказалось, что он почти с самого начала переметнулся на сторону людей моря, и оттого мы всю зиму терпели пораженье за поражением. И Совет Старейшин решил, что все жрецы города должны этого полководца проклясть. Все так и поступили. Кроме одной дуры, которая всю жизнь думала, что она жрица — для благословения, а не для проклятия. И никакими словами нельзя было убедить ее, что это не так.

— Он тебе родич был или кто? — спрашивает убивец. Вопрос, который мне задавали бессчетное число раз.

— Полководец?

— Да.

— Никто.

— Зачем тогда?

Этот вопрос мне тоже частенько задавали, и у меня даже был на него ответ. Всем ответам ответ. Я попросту рехнулась той зимой, и оттого все. Густ помешался на дровах, а я — на этом полководце. Замечательный ответ. Только зачем врать по пустякам, если уже и так все проиграно? И я отвечаю самую что ни на есть правду:

— Потому что я — для благословения, а не для проклятия.

— А здесь тебе чего надо?

— Это конец света, да?

— Где?

— Тут. Черный пес, который почти никогда не лает, черный петух, который и вовсе не кукарекает, потому что время еще не пришло. А нищий кто?

— Морскому царю внучок.

— И кто тебе велел его убить?

— Эт. На нашем огороде прямо из земли вылезла. При шлеме и в полном доспехе. Три грядки глазищами спалила.

Я киваю головой.

Эт, Опустошающая Колчаны, она же Аэта, Открывательница Ножен, — девственная воительница тысячелетней выдержки. Такая могла затеять всю эту историю на пустом месте просто для того, чтоб посмеяться над парнем.

— Что ж она никого покрепче для такой работы не нашла?

— Седьмой сын, — он разводит руками. — Седьмые сыновья не дю-жатся. А у пацана морского поручье на левой руке. Две серебряных змеи кольцом. А в поручье сила, чтоб он миром правил. Так Эт сказала. Ты нынче вечером посмотри. Вечером его увидеть можно.

— А когда петух запоет?

— Певень-то? Знать не знаю. Сам каждый вечер жду. Вон ты сама говоришь, сколько в эту зиму людей полегло. Это Эт торопиться, армию себе набирает.

Если я что твердо знаю, так это когда надо помолчать. Я молчу и думаю. Про то, каково это: бросить всю жизнь псу под хвост и умирать по-дурацки каждый вечер под чужой хохот потому лишь, что может быть, когда-нибудь чужая магия зазевается и можно будет чуть-чуть оттянуть конец всего. И все время ждать, когда подаст голос петух и начнет трескаться под ногами земля. И не знать, есть ли у тебя хоть малейшая способность что-то сделать, или это просто богинина шутка. И еще я думаю о том, что Аэта вряд ли шутила. У нее на такую шутку мозгов не хватит. Боги и до соли-то вместо звездного света с трудом докумекались.

С Аэтой, разумеется, у меня мало общего.

Но ее заветы помнит всякий разумный человек.

«Го, что должно быть сделано, должно быть сделано».

И

«Не следует делать того, чего не следует делать».

— Ладно, — говорю я. — А теперь давай потолкуем о том, как нам дальше быть.

5

Вечером в «Конце Света» сплошное расстройство — убивец не явился.