- Гусь-хрустальные.

В глазах у мужиков была тоска, утреннее желание выжить и непротивление злу насилием. Кроме них ни один посетитель в зоопарк не забрел. "Неужели в Гусь-Хрустальном, - подумал я в смятении, - отменили субботники?"

- На Шмитовской улице есть пивная, - сказал я, - и у Ваганьковского рынка.

- Все закрыто. До после обеда...

- А тут этого и не было никогда.

Из сострадания я чуть было не подозвал в полезные советники Красса Захаровича Болотина, но испугался, как бы он, натура романтическая, не увлекся и не утек с беднягами в Гусь-Хрустальный. А мужики с тоской в глазах побрели в невинные дебри зоологического сада. Болотину же я строго указал места сбора камней и всех призвал к усердиям. Усердствовать, правда, приходилось неспеша, чтобы все камни и обломки сразу не перетаскать. По списку в бригаде числилось сорок три человека, шестнадцать из них (и Петечка Пыльников!), записавшись, тут же и рассеялись по неотложным заботам; но и двадцать семь были силой. Поначалу я, по дурости, не сдерживался, проявлял бестактность и укорял казавшихся мне нерадивыми. Скажем, увидел, как две барышни из аппарата, кряхтя и постанывая, подняли по камню с огурец-корнишон и понесли их, надрываясь, губя здоровье, и осерчал на них вслух. Они удивились, свободными пальцами повертели у висков. Я растерялся. Я-то полагал, что если ты явился к делу, то и надо исполнять его по доброй совести. Таким вырос. Впрочем, тут же я и опомнился. Руководитель работ обязан быть стратегом и соображать, что и когда будет исполнено. А очень скоро мы собрали все камни, хлам и возвели субботнюю горку. Был призван один из ответственных хозяев, он, постояв минут пять в смущении и раздумьях, сказал:

- А может, этой горке-то удобнее возвышаться в другом месте, вон там, у обезьянника?

- Конечно, - обрадовался я. - И удобнее, и красивее. А если и там выйдет нехорошо, мы подыщем и третье место.

- Без всяких сомнений! - согласился со мной советчик.

Краем своим пустырь утыкался в бетонную стену, за ней скучно стоял дом с явно учрежденческими занавесками в окнах. За стеной происходило вялое тормошение, нас не раздражавшее, порой с перебранками - их дело. Всюду, как известно, жизнь. Но вдруг там то ли кого-то огрели кнутом, то ли пообещали немедленный отдых на Сейшельских островах, только за стеной засвистало, задергалось, загрохотало, а в суверенные пределы нашего зоопарка стали перелетать неправильных форм деревянные ящики канцелярских столов, связки бумаг и конторских журналов, чертежи какие-то и даже черные измызганные халаты. Оставив попечителем перемещения камней бывшего моряка Шелушного, я бросился к забору:

- Что вы делаете! Прекратите сейчас же!

- Замолкни, дядя! У нас субботник! Нам нужно очистить государственную территорию от лишних вещей и людей!

- Зверей-то хоть пожалейте! - совсем уж растерянно ляпнул я.

- А чего жалеть твоих лимитчиков-то!

- Каких лимитчиков?

- А кто же у тебя сидит в клетках? Одни лимитчики. Понаехали в Москву, отхватили жилплощадь в центре города, живут на всем готовом. Оккупанты! Сукины дети! Зверье! И ты, небось, такой же лимита!

И на голову мне опустился тюк с паленым тряпьем.

- Мы вам сейчас не такое перекидаем! - разозлился я. - Мы вас сейчас навозом забросаем из-под мускусных крыс, аллигаторы нынче поносят, и это сейчас на вас польется. Есть у вас начальник штаба? Давайте сюда начальника!

- Ну есть начальник, - услышал я. - Ну я начальник. Насчет навоза вы всерьез, что ли?

- А то не всерьез!

- Сейчас. Ставлю ящики. Поднимаюсь на переговоры.

Через минуту сверху глядел на меня губастый Герман Стрепухов, листригон и торопыга, в мятой, надвинутой на брови зеленой колониальной панаме.

- Ну и где ваш навоз?

- Трепыхай! - закричал я. - Герка!

- Елки-палки!.. Это ты, что ли? - И Герман Стрепухов чуть было не обрушился в зоопарк в порыве нежных чувств к однокласснику.