Я обнял Юлю, ввёл в комнату, спрашивая, зачем она вышла в коридор. Она дрожала, прижавшись ко мне, и ничего не говорила. Уложив её в постель, я положил ей руку на плечо, и она уснула, а я пошёл на кухню посмотреть, есть ли мусор в ведре. Может, Юля захотела ночью вынести мусор к мусоропроводу. Но ведро оказалось почти полным. Значит, она выходила не для этого. Но зачем?

На следующий день я пошёл в поликлинику этой больницы имени Бакулева и рассказал о состоянии Юли. Я спросил, не в сосудах ли дело. Главный специалист, у которой лежала карточка Юли, сказала, что они тут не причём, а нужен психиатр. Вечером я позвонил в скорую психиатрическую помощь, которая, как сообщалось в интернете, работает двадцать четыре часа в сутки. Но голос в телефонной трубке ответил, что на дежурстве один психиатр и выехать он не может, так что лучше позвонить завтра утром.

Мы долго сидели с Юлей на диване. Её колотил озноб. Я обнял её, прижал голову к груди, а она прошептала:

— Милый мой, я жила только для тебя.

В этот вечер я запер входную дверь на ключ, вынул ключ из замочной скважины и повесил на гвоздик. Я думал, что, если в сонном состоянии Юля захочет снова выйти, то, найдя дверь запертой, она вернётся назад. Но я глубоко ошибся.

Ночью сквозь сон я услышал, как хлопнула дверь. Проснулся. Юли рядом не оказалось. Я поднялся, заглянул на кухню. Увидел пришедшую только что туда дочь. Спросил:

— Где мама?

Дочь мгновенно бросилась к входной двери. Она оказалась отпертой. Мы выскочили в коридор. Дочка побежала по коридору, завернула за угол и через минуту в слезах бросилась мне на шею, говоря:

— Там мама… внизу… она упала.

Мы жили на десятом этаже. Коридор вёл на балкон задней лестницы. Я побежал туда и увидел, что далеко внизу на фоне чёрной ночи белеет распластанное тело моей любимой.

Так закончилась наша любовь и осталась только моя. Она хотела жить, но не знала зачем. Испугалась, что больше ничего не может. Ах, если бы я прочитал ей свои стихи, которые написал ей почти пятьдесят лет назад.

Я не напомнил ей эти строки, и она ушла, распластавшись по земле, как подбитая птица. Она была парашютисткой. Может быть, ей показалось, что она прыгает с вышки с парашютом. Но парашют не раскрылся.

Она всё рассчитала. Это была пятница второй недели после больницы. Нам следовало придти в этот день в поликлинику. Но Юля сказала, что не вернётся туда. И не вернулась. Она была всегда сильной, моя Юлинька.

Когда мы с нею ещё не были женаты, я написал и подарил ей притчу о любви.

В августе ялтинские ночи удивительно похожи на сказку. Луна большая, яркая и добрая, как улыбающаяся няня, которой хочется приласкать ребёнка. Звёзды — что слёзы чистые: каждая висит отдельным фонариком — хоть пересчитывай все. И зарницы, словно драгоценные камни на груди у девушки — вспыхнут на мгновение и пропадают. Море — оно шумит осторожно, ласково, медленно поглаживая песок серебристыми волнами.

А тепло-то как в эту пору! Разденешься совсем, и всё кажется, что не снял ещё чего-то. Хорошо!

В одну из таких ночей спросила девушка, прижимаясь к плечу любимого:

— Скажи, милый, что такое настоящая любовь?

Всхлипнула береговая чайка спросонья. Лёгкий ветерок сдул прядку волос со лба парня. Каштаны пошептались невдалеке и стихли. Море и то замерло на секунду.

— Видишь луну? — начал парень. Всю жизнь она ходит над красавицей землёй. А земле что? Светит луна — хорошо. Нет — звёзды будут ещё ярче. Земля-то она большая. Ей бы солнце горячее к груди прижать.

Но любит луна землю. Светит и светит ей, не уставая, тысячи лет. И дышат моря приливами и отливами, и появляются на земле песни, и становится любовь чище, и душистыми расцветают ночные фиалки.