Княжич Боровский несколько удивился столь долгому сроку – ему обычно хватало нескольких минут, даже вместе с исповедью. Но возразить супруге великого князя он не посмел и вместе со своими воинам занял пост возле церковных дверей: повернувшись к ним спиной, широко расставив ноги, развернув плечи и опустив обе ладони на рукоять сабли.

Воевода усмехнулся, чему-то кивнул и быстро вышел из трапезной.

Путь до Вознесенского храма занял у знатного гостя не больше четверти часа. Немного походив возле поленницы и убедившись, что за ним никто не наблюдает, князь свернул к часовне, толкнул створку, окунувшись в густой горько-пряный аромат, задвинул за собой засов, поднялся на второй этаж и упал в мягкое сено, не способное уколоть тела сквозь толстый плащ.

Расстегнув заколку на груди и позволив ткани растечься с плеч в стороны, Юрий Дмитриевич раскинул руки и закрыл глаза, предаваясь сладким мечтаниям. Хмельной мед и обильное угощение сыграли с воеводой злую шутку – незаметно для себя он провалился в дремоту… Из которой его вывело теплое ласковое прикосновение к губам.

– Софья! – Князь порывисто обнял позднюю гостью, привлек, стал жадно целовать почти невидимое в сумраке лицо.

Женщина, слабо смеясь, попустила воеводе выплеснуть свои первые эмоции, после чего положила ладонь на грудь и толкнула в сено:

– Сегодня можно никуда не спешить, любый мой. Сегодня вся дворня занята тем, что оставшиеся с пиршественного стола вкусности доедает да драгоценный мед, гостями недочерпанный, пьет. По сторонам, будь уверен, никто не смотрит и меня не хватится. Свиту же я распустила, так что служанки мои тоже к трапезной потянулись. Поглазеть, как веселье идет, кто приглашен, кого нет, кто кого выше посажен. Они даром что княгини знатные, а все едино бабами любопытными остаются. В страже моей ныне отрок тобою расхваленный пребывает. Он такой забавный… Велела перед храмом ждать, княжич там и остался. По пятам, как княжеские рынды, не бродит. Порядков здешних не знает, ничего не заподозрит. А коли и заподозрит, то никому не проболтается, ибо никого не знает. Так что сегодня можем хоть до рассвета без опаски миловаться. Не заметят…

Княгиня поднесла руки к своему горлу – и словно бы сам собой сполз на сено соболий охабень. Затем потянула кончики завязок на плечах – и бархатный сарафан тоже с шелестом осел вниз. Софья Витовтовна поднялась во весь рост, развязала ворот рубашки, уронила и ее к своим ногам, оставшись совершенно обнаженной. Слабый свет принесенной ею масляной лампадки розоватыми пляшущими отблесками осветил широкие бедра, резко сужающиеся вверх и вниз, чуть выпирающий животик и весьма крупную грудь, покатые гладкие плечи. Даже сейчас она оставалась правительницей: с гордо вскинутым подбородком, прямой спиной, уверенной осанкой.

– О, великая Купава! Как же ты, Софьюшка, красива! – прошептал князь. – Иди же, иди ко мне!

Великая княгиня послушалась, и воевода стал осторожно целовать ее плечи, шею, ее руки, живот, бедра, наслаждаясь редкостной возможностью и заставляя любимую тяжело дышать от сладкой ласки. Бедра, колени, ступни – и снова обратно, через голень и бедра, через бока и ко вскинутым над головой рукам.

– Мой ненаглядный… Мой желанный… Мой витязь… Мой любимый… – погружаясь в сладкий омут наслаждения, прошептала женщина. – Иди же ко мне, Юр