Но рано утром Хелен сама пробралась в его комнату: она смеялась, как ни в чем ни бывало, дразнила его; и он почувствовал себя легко и свободно, как и в первые дни их связи, и забыл свою злость. И он подумал, что Хелен способна восполнить недоданное ему родителями: чувство близости и искренности, избавление от опасений, что за его спиной плетутся интриги. Когда у них с Хелен будут дети, подумал он, он обязательно позаботится о том, чтобы в их жизни для них нашлось место.

Между тем, лежа бок о бок в своей спальне, его родители разговаривали о нем.

— Тебе следовало бы уделять сыну больше внимания, — говорила Синтия. — Он обостренно чувствует твое равнодушие.

— Я считаю, что ему пора перестать суетиться: он всегда раздражал меня суетливостью.

Отто шел по жизни торжественно, медленно и спокойно.

— Но он таким родился, — возразила Синтия.

Это действительно было так: мальчик, родившийся день в день через девять месяцев после встречи родителей, будто протестовал своей мятежной натурой против внезапности и странности этой встречи. Матери было едва семнадцать, и она была дочерью банкира; отец в свои двадцать лет уже сам основал небольшую строительную фирму. Отто в момент их встречи находился на лестнице и следил за креплением стекла. Взглянув вниз, он увидел Синтию. Синтия глядела на него, подняв голову. Так оно и случилось: никто из них двоих не ожидал скорого рождения ребенка; никто не ожидал и мести влюбленным со стороны семьи Синтии. Из-под носа Отто начали уплывать выгодные контракты, что обрекло влюбленных на нищету и постоянное передвижение. Но ничто не изменило бы их решения, даже если бы они знали все заранее.

И никто уже, ни они, ни семья Синтии не ожидали ужасов немецкой оккупации, депортации и массового убийства евреев. Семья Синтии бежала в Америку; они с Отто ушли в подполье, участвовали в Сопротивлении, а ребенка передавали с рук на руки, пока все трое не уплыли кораблем в Англию, где Отто получил задание. С тех пор привычка к секретности осталась у них обоих. Синтия с успехом прикрывала этой привычкой свои любовные интрижки. Отто знал и прощал это. Он не видел в том ничего оскорбительного: он видел только страсть к интригам, что была и у него в крови. Он сам удовлетворял эту страсть профессионально; а чем было удовлетворяться ей?

— Мне бы хотелось для него более солидного занятия, — сказал Отто. — Делец от искусства! Искусство — не бизнес.

— Но у него было трудное детство, — возразила Синтия. — Он чувствует потребность крутиться, чтобы выжить; к тому же, разве мы с тобой не являли ему пример того же? Это именно то, чем занимались мы, ты и я.

— Но он — дитя мирного времени. Мы были детьми войны. Одного я не пойму: отчего все дети мира столь низменны?

— Низменны?!

— У него нет ни моральных принципов, ни политических; все, что у него есть — это эгоистический интерес.

— О, Бог мой! — только и вздохнула Синтия и спорить не стала. — Полагаю, что именно это сделает его счастливым. А тебе понравилась его девушка?

— Я понимаю, что его в ней привлекает, — отвечал Отто. — Но она заставит его плясать под свою дудку.

— А я думаю, что она нежное и естественное существо, совсем не как я. Из нее получится хорошая мать. Я уже жду внуков. Нам с тобой нужны внуки.

— Да, мы их уже достаточно ждали, — подтвердил Отто.

— Надеюсь, он угомонится с нею.

— Он слишком суетлив, чтобы успокоиться и угомониться, — медленно проговорил Отто и заснул.