— «Дочь некоего багетного мастера»… — возмущенно проговорил Клиффорд, — а под «багетным мастером» ты, вероятно, понимаешь гениального художника Джона Лэлли? Я как раз договорился о его выставке.

Бедняжка Энджи поняла, что еще раз показала свое невежество и сказала что-то не то. По-видимому, изготовители багета в этом мире почитались. Энджи беспокоило, что Клиффорд — по крайней мере, в ее понимании, был столь непоследователен в своих приверженностях и антипатиях. Успех, которым пользоваться имели право, по мнению Энджи, лишь богатые и красивые — или же богатые и знаменитые — Клиффорд был способен признавать за всякого рода иной публикой не соответствующей этой категории: нищими поэтами, исписавшимися, престарелыми писаками с трясущимися руками или, например, художницами в диких одеяниях типа кафтанов. Всю эту публику Энджи и в голову не пришло бы, например, пригласить на обед или просто удостоить взглядом.

— Но что в них талантливого? — спрашивала она обычно.

— Их оценят в будущем, — просто отвечал он, — если не в настоящем.

Откуда он может знать это, думала Энджи. Но, по-видимому, он знал.

Если бы Энджи хотела угодить Клиффорду, ей следовало бы десять раз подумать, прежде чем что-то сказать. Он был враг спонтанного, необдуманного. Она знала это — и тем более желала его. Она нуждалась в Клиффорде, она нуждалась в нем на завтрак, на ланч, на обед и во время чая. Она хотела его навсегда.

Бедняжка Энджи! Это была любовь, ничего не поделаешь.

Да, она была тщеславной и недоброй; но можно пожалеть ее, как можно пожалеть любую женщину, влюбленную в мужчину, который не любит ее, но при этом прикидывает, стоит или нет жениться на ней, и тянет время, и заставляет ее мучиться и предпринимать все новые безуспешные попытки заинтересовать его.

— Так, значит, она — дочь Джона Лэлли! — Клиффорд был занят своими соображениями и, к изумлению и горю Энджи, тотчас же покинул ее и пошел через зал по направлению к Хелен.

Сам Лэлли этого не мог видеть, что было Клиффорду на руку. Джон Лэлли в это время ошивался возле бара с дикими глазами, всклокоченными волосами и искаженным от гнева лицом. В последующие двадцать лет Джону Лэлли предназначено было стать наиболее знаменитым художником нации, но тогда этого никто (кроме Клиффорда) не знал. Я могу гордиться тем, что подозревала это. У меня хранится небольшой рисунок Лэлли в туши: сова, пожирающая ежа. Я когда-то купила его за 10 шиллингов — и это было весьма дорого. Теперь его стоимость оценивается в тысячу сто фунтов, и она непрерывно растет.

Хелен подняла глаза и встретила взгляд Клиффорда. У Клиффорда была интересная особенность: все, что привлекало его взгляд, оживляло и без того интенсивный голубой их цвет; и вот теперь глаза его были необыкновенно голубыми.

«Какие голубые глаза, — подумала Хелен. — Будто нарисованы…» — Она не успела додумать и испугалась.

Она стояла совсем одна, среди болтающей, нарядной, модной толпы; среди людей, которые в большинстве были старше ее, хорошо знали, как себя вести, как и что думать и что чувствовать, и была абсолютно беззащитной (или так, по крайней мере, казалось). Возможно, взглянув в эти голубые-голубые глаза, она увидела свое будущее и испугалась.

А возможно, она увидела будущее Нелл. Любовь с первого взгляда — достаточно реальная вещь. Она случается, и чаще всего, — между совершенно разными по сути людьми.