Иногда, играя с малышом, Хелен шептала ему что-то на ухо — и улыбалась. Эдвард тоже улыбался в ответ, и Саймону казалось, что она говорит сыну: «У тебя есть сестренка, маленький Эдвард, и однажды она вернется домой». Конечно, это была лишь мания, этого не могло быть. Но отчего тогда она так таинственно улыбалась?

Для Хелен дело обстояло так, что веря в то, что жива Нелл, она как бы сохраняла для себя Клиффорда, жизнь Нелл была залогом того, что когда-нибудь они вновь все будут вместе.

Некоторые первые браки действительно бывают такими, читатель. Как бы мучительны они ни были, как бы неприятен и скандален ни был развод, приводящий такой брак к безвременному завершению, но это браки, замешанные на истинной любви; и все, что происходит потом: и освященные законом повторные браки, и пышные свадебные церемонии, и друзья и привязанности, и помощь родственников от вторых и последующих браков, — все кажется второсортным, ненатуральным.

Так вот и случилось с Хелен и Клиффордом: отчего Хелен так часто вздыхала во сне — и улыбалась, а Саймон в это время пристально следил за ней; отчего Клиффорд так и не женился вторично, все это время обвиняя Хелен во всех грехах: от смерти Нелл до своей неспособности кого-то полюбить.

Маленький Эдвард ничего об этом не знал, конечно. Каждое утро он открывал глазенки навстречу миру — и был уверен в его доброте, и гулил, и оставлял свои меты в этой жизни единственным известным младенцам способом. Он находил, что брак его родителей превосходен.

Мысли издалека

Удивит ли тебя, дорогой мой читатель, что в день своего поминовения малышка Нелл, теперь уже Бриджит, перепугала своих новых родителей жалобами на боль в «животике» и такой смертельной бледностью, что они уложили ее в постель на целый день?

Миледи жгла над ее постелькой перья и творила заклинания над кровью ягненка, что специально хранила на такой случай в холодильнике, и это вроде бы слегка облегчило страдания ребенка.

А в день рождения Эдварда Нелл скакала и прыгала по своему огромному, запыленному и странному дому и до смерти перепугала, только теперь уже своей эксцентрической радостью, восьмидесятиоднолетнюю няню, Марту, со всей силы обняв ее на бегу. Нелл будто чувствовала, что этот день должен быть особенным.

— Что? Что случилось? Что ты? — спрашивала перепуганная Марта.

— Не знаю! «Сэ па!» — пела ей на ухо Бриджит, но она знала: просто мир в этот день был хорош.

Если бы обо всем этом узнал Артур Хокни, он бы снисходительно улыбнулся и сказал, что это невозможно: как мог ребенок почувствовать это. Однако ему, как никому другому, было известно, что такие вещи случаются: чувства переносятся на расстояние, как радиоволны. И он знал, что люди обладают аурой: вы можете угадать негодяя, как только он войдет в ваш дом; и вы чувствуете прилив свежего энергетического ветра, когда входит человек, вам неведомо отчего приятный; это схоже с отгадыванием карты, которую вытаскиваешь наугад из колоды и уже знаешь, что там, у тебя в руке.

Неисповедимым путем наши ожидания оправдываются, так или иначе, и мы чувствуем момент, когда это случается. То есть, когда мы предчувствуем что-то хорошее, это скорее всего и случится. Зато уж если нам кажется, что вот-вот обрушится потолок, то это случается обязательно.

И это чувство, несомненно, было у Артура Хокни и скорее всего, благодаря ему Артур Хокни преуспел в своей профессии; и именно поэтому «Транс-континентал брокерс» платила ему так много — и не слишком следила за немногими его необъяснимыми отлучками. Например, когда он взялся за дело Хелен. Потому что такой человек, как Артур Хокни, конечно, был ценен тем, что он делал, а не тем, кто он был.