В ее головке мелькнула ревнивая мысль, что это Максим Григорьевич, красноречивые взгляды которого по ее адресу не оставались ею незамеченными, и хотя она была к нему почти равнодушна, но все же предпочтение, оказанное им другой, заставило в ее сердце шевельнуться горькому чувству.

Ей даже показалось, что она сама любит Максима.

Такова от века веков логика женского сердца.

Описанный Аленушкой портрет, впрочем, не совсем походил на оригинал, и молодая девушка успокоилась и даже почти радостно воскликнула:

— А!..

Она догадалась, кто был попавшийся навстречу ее подруге опричник.

Елена Афанасьевна не слыхала этого «а». Она сидела задумавшись и после довольно большой паузы отвечала:

— Мне почем знать, кто это, но только вот уже третий день как стоит он предо мной, как живой, и не могу я выгнать образ его из моей памяти девичьей… Сглазил он меня, говорю, сглазил…

— Не сглаз это, Аленушка… а любовь… — вдумчиво серьезным тоном объявила Настя.

— Любовь… — машинально, с недоумением, повторила Елена Афанасьевна.

— Да… Может, это Бог тебе у нас суженого на дорогу выслал…

— Это опричника-то? — с каким-то почти священным ужасом воскликнула Аленушка.

— Что же, что опричник… Такой же человек, слуга царев… есть между ними охальники, разбойники, да не все… Отец многих из них очень жалует, да и все здешнее купечество… Поведаю уж я тебе тайну мою, я ведь знаю, кто это с тобою встретился…

— Знаешь! Кто? — встрепенулась Елена Афанасьевна, охотно согласившаяся с подругой в мнении об опричниках.

«Что же, на самом деле, не все же душегубцы и кровопийцы, больше, чай, сплетни о них плетут», — пронеслось в ее голове.

— Это царский стремянной, Семен Карасев.

— Царский стремянной?.. А ты почему это знаешь? — воззрилась на нее Аленушка.

— Это-то и тайна моя, которую я тебе поведаю… К тятеньке ходит тут опричник один и тоже таково ласково на меня поглядывает…

— Ну…

— Да… Из себя тоже красивый парень… на твоего похож, а твой-то его приятель… тоже, как мы с тобой, водой не разольешь… Не раз я его с ним видывала из окна горницы… как ты рассказываешь, так вылитый…

— Что ж ты его, твоего-то… любишь? — с расстановкой спросила подругу Елена Афанасьевна.

— Не знаю я, как и поведать тебе о том, — подперевши рукой свою пухленькую щечку, отвечала, не торопясь, Настасья Федосеевна. — Любить-то, кажись, по-настоящему не люблю, а частенько на него взглядываю, люб он мне, не спорю, а полюбить-то его берегусь… проку из того мало будет… отец не отдаст, да и самой идти замуж за него боязно…

— Ведь я же и говорю, как можно… за опричника… — торопливо заметила Аленушка.

— Не то, а сын-то он… Малюты…

— Малюты!..

Елена Афанасьевна вздрогнула и даже отшатнулась от своей двоюродной сестры.

— Да, Малюты; не в отца пошел, такой тихий, хороший да ласковый, все говорят это, и тятенька, только в семью-то Малютину кто волей пойдет… кто возьмет себе такого свекра… — заметила не по летам рассудительная девушка.

— И ты с ним видаешься?

— Заходит к тятеньке, так кланяемся… но не часто, на улице иной раз встретишься…

— И только? — порывисто спросила взволнованная признанием подруги Елена Афанасьевна.