|
Там, на полу, были разостланы сено и трава, в двойных и тройных светильниках горели тонкие сальные свечки-мока?нки и слышалось жужжание как будто от нескольких здоровенных, в рост человека, пчел. То молодая, недавно взятая еще Янкелем, вторая жена и несколько жиденят, закрыв глаза и чмокая губами, жужжали какие-то молитвы, в которых слова схватить было невозможно. Однако же было что-то такое в этом молении удивительное: казалось, кто-то другой сидит внутри жидов, сидит и плачет, и причитает, вспоминает и просит. А кого и о чем? – кто их знает! Только как будто бы уже не о шинке и не о деньгах…
У мельника стало от той жидовской молитвы что-то сумно на душе, – и жутко, и жалко. Он переглянулся с наймитом, которому тоже слышно было жужжание из-за корчемной двери, и сказал:
– Молятся!.. Так, говоришь, Янкель поехал в город?
– Поехал.
– И что ему за охота? Ну, как его-то как раз Хапун и цапнет?
– То-то и оно! – ответил наймит. – Кабы так на меня, то даром, что я воевал со всяким басурманским народом и имею медаль, – а ни за какие бы, кажется, карбованцы не поехал. Сидел бы себе в хате, – небось, из хаты не выхватит.
– А почему? Если уж кого схватить, то схватит и в хате. Почему в хате нельзя?
– Почему?.. Если вам нужно выбрать шапку или хотя рукавицы, вы куда за ними пойдете?
– Да никуда, как в лавку.
– А почему в лавку?
– Потому что в лавке шапок видимо-невидимо.
– Вот то-то и оно. Посмотрели бы вы теперь в синагоге: там тоже жидов видимо-невидимо! Толкутся, плачут, кричат так, что по всему городу слышно, от заставы и до заставы. А где толкун мошкары толчется, туда, известно, и птица летит. Дурак бы был и Хапун, если бы стал вместо того по лесам да по селам рыскать и высматривать. Ему только один день в год и дается, а он бы его так весь и пролетал понапрасну. Еще в которой деревне есть жид, а в которой, может, и не найдется.
– Ну, таких мало.
– Хоть мало, а все-таки… притом, из многолюдства и выбирать много лучше.
Оба замолчали… Мельник подумал, что опять его наймит зашиб хитрыми словами, и ему стало опять неприятно. А из окон все неслись жужжание, и плач, и причитание жидов.
– Да это еще правда ли? – заговорил мельник, которому захотелось подразнить наймита. – Может, так люди брешут! Один дурень сбрехнет, а другой и поверит.
Наймиту эти слова не понравились.
– Разве это я сам выдумал, – сказал он, – или мой отец, или сват… Когда это известно всему крещеному народу.
– А вы ж сами это видели? – задорно спросил мельник.
Когда он входил в азарт, то говаривал иногда, что не хочет знать самого чорта, пока его ему не покажут вот так, как на ладони. А теперь он как раз был в самом азарте.
– А вы ж, – говорит, – сами видели? А когда не видали, то и не говорите, что оно есть, вот что!
Наймит спустил маленько голосу и даже что-то закашлялся. Ну, да не такой – волк его заешь! – и он человек был, чтобы совсем сдаться.
– Лгать не стану, – говорит, – сам никогда не видал. Ну, а вы, господин мельник, когда-нибудь Киев видели?
– Нет, не видел, тоже лгать не буду. |
