– Нет, не видел, тоже лгать не буду.

– А он-таки есть, хоть вы его и не видали. Тут уж мельник на такое ясное слово совсем вылупил глаза.

«Вот что правда, то правда, – подумал он, – таки Киев есть, хоть я его не видал… Видно, надо верить, когда добрые люди говорят». – Ну, хорошо… От кого ж вы это слышали?

– Ба! от кого? А вы от кого про Киев слыхали?

– Тю-тю! Ну, и язык у вас!.. Чистая бритва, чтоб ему отсохнуть!

– Нечего моему языку отсыхать… Если все говорят, то, значит, правда. Не была бы правда, то все не говорили бы, а говорили бы одни только брехуны…

– Тьфу! Да остановись ты хоть на одну минуту! Я ж уже и сам вижу, что не в тот переулок завернул… А только я б хотел знать, откуда она взялась, такая людская намолвка…

– А оттуда и взялась, что это каждый год бывает. Что бывает, о том и люди говорят, а чего не бывает, о том и говорить не стоит…

– А, вот человек какой! Скажи мне, наконец, что ж такое бывает, вот что!

– Эге-ге, так, видно, вы и этого не знаете, что бывает в судный день?..

– Знал, то б и не спрашивал. Слышу давно, – люди болтают, вот как и ты: Хапун, Хапун, а в какой разум это говорится, и не знаю.

– Так бы сразу и говорили, что не знаете… Если хочете знать, так я и расскажу, потому что я побывал-таки на свете, не то что вы. Я и в городе живал не по одному году, и у жидов не первый раз служу.

– А не грех тебе? – усомнился мельник.

– Другому кому грех, а солдату все можно! Нам такая и бумага выдается.

– Разве что бумага…

После этого уже солдат рассказал мельнику дружелюбно всю правду про Хапуна и про то, как он в этот день ежегодно хватает по одному жиду.

Хапун, надо и вам сказать, когда вы не знаете, есть особенный такой жидовский чорт. Он, скажем, во всем остальном похож и на нашего чорта, такой же черный и с такими же рогами, и крылья у него, как у здоровенного нетопыря; только носит пейсы да ермолку и силу имеет над одними жидами. Повстречайся ему наш брат, христианин, хоть о самую полночь, где-нибудь в пустыре или хоть над самым омутом, он только убежит, как пугливая собака. А над жидами дается ему воля: каждый год выбирает себе по одному и уносит…

Для этого-то вот выбора и назначается иом-кипур, судный день. Жиды задолго уже до того дня молятся, плачут, рвут на себе одежду и даже головы зачем-то обсыпают золой из печки. Перед вечером все моются в речке или на ставах[2 - Став – пруд.], а как зайдет солнце, идут бедняги в свою школу[3 - Простой народ в Юго-западном крае называет синагоги школами.], и уж какой оттуда крик слышится, так и не приведи бог: все орут в голос, а глаза от страха закрывают… А уже в это время, как только небо погаснет и станет на нем вечерняя звезда. Хапун вылетает из своего места и вьется над школой, и в окна бьет крылом, и высматривает себе добычу. Но вот когда уже настоящий страх нападает на жидов, так это в самую полночь. Они нарочно зажигают все свечи, чтобы не было так жутко, падают все на пол и начинают кричать, как будто их кто режет. И когда они так лежат и надрываются, Хапун, как большой ворон, влетает в горницу; все слышат, как от его крыльев холод идет по сердцам, а тот, которого он высмотрел ранее, чувствует, как в его спину впиваются чортовы когти.