(Тут мы должны отметить, что на такую сложную жалость боцман всё-таки не тянет.)

– А вы, лоцман?

– Видите ли, сэр, – отвечал лоцман, оправляя галстук-бабочку в клеточку, – видите ли, сэр… видите ли, дорогой сэр… Конечно, вы видите, уважаемый сэр, что этот, с позволения сказать – чэловэк уже имеет два целковых, разделённых как раз поровну между частями особи. Одна часть особи, убежавшая, имеет ещё и гривенник старпома, то есть неоспоримое преимущество. То есть мало того, что она убежала от самоё себя, у нее ещё и на гривенник больше. Предлагаю всё-таки путь равенства и братства. Пусть убежавшая отдаст оставшейся пятак.

– С Гоголя получишь! – послышалось из-за скалы. – Тоже нашёлся утопический социалист. Кто это и когда делил всё поровну? Ха!

– У юнги денег нет, – сказал капитан сэр Суер-Выер и ласково поглядел на меня, – остаёшься ты, друг мой, – в ласке зазвучала ирония. – Что ты скажешь, голубь дорогой? До сих пор ты подавал подаяние. Мы не рассматривали, что это за подаяние. Подаяние и подаяние. Что ты скажешь сейчас? Может, добавишь гривенник?

Я так и знал, что всё это дело с нищими до особого добра не доведёт.

Глава LXX. Камень, ложка и чеснок

– Прежде всего, кэп, – сказал я, – прежде всего: никто не имеет права анализировать подаяние. Кто что подал, то и подал. Меня, например, вполне устраивает открытый лоцман, щедрый капитан, разумный старпом. Что подал я – моё дело. Я никому не подотчётен. Подаяние – и всё! И привет! И пока! И до свиданья! Прошу отметить, что все были мною довольны и даже приговаривали: «Спаси Вас Господи!» Но если вас интересует, кому я что подал, могу сказать:

Древорукому – камень, Пеплоголовому – деревянную ложку, Нищему духом – головку чесноку.

Человеку, который убежал от самого себя, я тоже подал подаяние. Вы заметили? Это – небольшой кисет. По-моему, он так и не поинтересовался, что в кисете. Эй, любезный господин Покинутый, а где кисет, который я подал? У вас того, что убежал, или у вас того, что остался?

– У меня. Тот «Я» только деньги взял, а кисет, говорит, тебе оставлю. Кури!

– Загляните же в кисет.

– Чёрт-те что, – сказал Покинутый, развязав кожаную тесёмку. – Махорка, что ли? Или нюхательный табак? Порошок какой-то. Что же это?

– Неужели не догадываетесь?

– Никак не смекну. Надо понюхать.

– Погодите, не спешите нюхать. Это – курарэ! Толчёное курарэ! Здесь как раз хватит, понюхал – и… Вы, кажется, просили?

– Что это значит? – сказал Суер-Выер. – Ты с самого начала знал, чем всё кончится?

– Конечно, нет. Мне и в голову не приходило, что этот спектакль у них так здорово разыгран. И потом, согласитесь, выбежать из самого себя – это действительно редчайший случай. Но курарэ! Курарэ ведь может пригодиться в любом из вариантов: убежал или не убежал, а курарэ-то вот, пожалуйста! Тому, кто хочет убежать от самого себя, курарэ – хороший подарок.

– Да-а, – протянул Суер. – Но как ты истолкуешь камень, ложку и чеснок?

– Дорогой сэр! – отвечал я с поклоном. – Я уже и так не в меру разболтался. Камень, ложка и чеснок – предметы достойные. Их можно толковать как хочешь и даже сверхзамечательно. Я могу истолковать, но дадим же слово самому молчаливому.