Гассан поклонился, все еще не понимая, зачем давались все эти приказания. Уж не должна ли была его казнь произойти вблизи минарета? Но зачем же ехал туда султан? Может быть, ои сам хотел присутствовать при ней? Все это было непостижимо. Молча отворил он ведущие на большой двор Беглербега ворота, которыми султан позволял пользоваться только при тайных поручениях, и через двор и галереи прошел в богатейшие конюшни, где наготове стояло несколько сотен сильных, породистых, прекраснейших лошадей.

Две кареты были постоянно заложены; одна парадная — для султана, другая простая — для придворных.

Этой последней и велел Гассан подъехать к воротам, дав кучеру необходимые указания.

Султан поспешно вышел на улицу и вскочил в экипаж. Гассан, закрыв ворота, последовал за ним, и карета быстро покатила по дороге к Скутари и менее чем через час была уже на Садовой улице около большого минарета.

Там она остановилась. Оба офицера вышли. Гассан приказал кучеру дожидаться тут. Осмотревшись кругом, он не увидел ничего, что могло бы указать ему на намерение султана, ему и в голову не приходило, что они едут к Сирре.

— Проводи меня к дому за рощей возле большого минарета! — тихо сказал султан. — Что бы ни случилось, ты должен быть со мной!

Теперь только понял Гассан намерение султана и, следуя его приказанию, отправился к дому замученного софта Ибама.

Там в это время происходило совещание между Мансуром-эфенди и Гамидом-кади.

В этот вечер Мансур не мог выезжать из дома: ои ожидал султана, и кади приехал к нему на совет.

— После долгого бездействия делу пророка должно быть наконец доставлено торжество, это высшая цель моей жизни, брат мой! — сказал Шейх-уль-Ислам Гамиду-кади. — Давно уже не делалось ничего для славы и могущества полумесяца, пришло время загладить прошлое.

— Все, что ты избираешь своей целью, мой мудрый брат, будет непременно достигнуто, я это очень хорошо знаю! — отвечал кади.

— Ради этой цели я готов пожертвовать своей жизнью, — продолжал Мансур. — Древний блеск империи Османов должен быть восстановлен, и если народ станет под знамя божественного пророка, то останется непобедим. Надо возбудить фанатизм, а что может разжечь его таким ярким пламенем, как не борьба с гяурами!

— Посланники твои, брат мой, неутомимо действуют в вассальных землях, раздувая там пламя восстания, какие известия получил ты от них?

— Прежде всего пламя восстания вспыхнет в Боснии! Там уже начинает волноваться христианское население. Восстанут и горцы, за ними последуют Сербия, Черногория и остальные вассальные земли, — сказал Мансур, и глаза его засверкали зловещим блеском, — пока еще огонь только тлеет, но, постоянно разжигаемый, он скоро вспыхнет ярким пламенем. В Салониках нашелся повод к восстанию, и одного намека, одного знака довольно, чтобы вспыхнуло пламя раздора между правоверными и гяурами!

— Я удивляюсь твоим мудрым распоряжениям. Действительно, нужна твоя неутомимая деятельность, твой все обдумывающий и всем пользующийся разум, чтобы разжечь такое пламя, чтобы ничтожную болгарскую девушку сделать орудием своих планов! Только великие люди, брат мой, способны на такие дела, но подумал ли ты о том, что может случиться, если вспыхнувшее пламя достигнет таких размеров, что ты не в силах уже будешь остановить его?

— От нас будет зависеть воспользоваться удобной минутой и водрузить знамя пророка, — со зловещим энтузиазмом отвечал Мансур, — кровопролитие послужит очистительной жертвой делу всех правоверных, царство пророка получит новый блеск. Но скажи мне, какие сведения почерпнули вы с мудрым Али-шейхом из старого документа? Я полон ожидания, брат мой, так как для исполнения моих обширных планов нужны огромные средства.