У себя наверху Зоня все еще ждала, нервно окидывая взглядом окружающих и обдумывая, по-видимому, как быть дальше. С беспокойством поглядывая на нее, сидела Гелиодора, стоял д'Этонпелль, уже пришел Комнацкий, а на лестнице слышались шаги поднимавшегося наверх Зориана.

— Гелиодора, прошу тебя, будь тут за меня хозяйкой, — проговорила Зоня изменившимся голосом, — я должна спуститься к Эваристу.

Она распахнула дверь, хлопнула ею, мигом сбежала с лестницы и, раскрасневшаяся, бурно дыша, со сверкающими глазами скорее ворвалась, чем вошла, в комнату Эвариста. Пани Эльжбета чувствовала, что это идет Зоня. Эварист окаменел.

Взгляд, которым он ее встретил, молил: пожалей мать! Пани Эльжбета, еще недавно пришибленная и плачущая, при виде Зони приосанилась и холодно смотрела, как та входит.

— Я — Зофья Рашко, — громким голосом начала Зоня, смело став перед пани Эльжбетой. — Я любовница Эвариста и не стыжусь этого. Я пришла не затем, чтобы просить прощения, а признаться, что не он меня совратил, нет, это я совратила его. Да, мы любим друг друга. Вы хотите нас разлучить во имя религии, меня держит при нем мое сердце и те законы, по каким мы живем. Для меня религия — это природа.

Старушка была так поражена этим дерзким признанием, что не сразу нашлась с ответом.

— С вами, сударыня, мне не о чем говорить и нечего делать, — сказала она гордо, собравшись с силами. — Это мой сын, а вас я и знать не хочу.

И отвернулась.

— Мама! — крикнул Эварист.

— Молчи! Вольно этой сумасбродке и бесстыднице не знать бога и заповедей его, не знать стыда, перестать быть женщиной, но тебе, сыну христианских родителей, не пристало отрекаться от бога, ты-то знал его. Она обернулась к Зоне.

— Уходи, сударыня, и оставь нас одних.

— Не сделаю ни шагу! — воскликнула Зоня. — Где он, там и я. Не связали нас никакие клятвы перед алтарем, но бросить друг друга мы не можем, ни я его, ни он меня…

Пани Эльжбета смерила ее взглядом.

— Эварист, эта женщина выгоняет меня отсюда.

Сын упал к ее ногам. Зоня, сложив руки, смотрела на них.

— Не уйду, — сказала она как бы себе самой. — Если Эварист хочет бросить меня, я ему не помеха. Пусть спросит у своей совести.

Мать, хотя Эварист все еще обнимал ее ноги, видела, что больше ничего не добьется, и рвалась к двери. Зоня отошла, уступая ей дорогу.

За матерью полз на коленях сын, повторяя сдавленным голосом:

— Мама, смилуйся!

Мать оставила его мольбы без ответа; в сторону Зони, которая ждала конца этой сцены с диким упорством, возраставшим по мере того, как росла опасность, даже не посмотрела, отвела глаза.

Вырвавшись из рук сына, который пошел за ней с поникшей головой, старушка отворила дверь и, дрожа всем телом, велела слуге вести себя к коляске. На Эвариста она даже не оглянулась, и тот, когда коляска тронулась с места, схватившись за голову, убежал к себе в комнату и, ничего не видя вокруг, в отчаянии рухнул на стул.

Зоня молча подошла к нему, укрощенная.

— Эварист! Прости! Сжалься! Мужайся! — начала она тихим голосом. — Первый бой, самый страшный, позади, и мы победили. Успокойся, все копчено. — Она ласково сжала его голову ладонями.

Эварист был словно в беспамятстве, тяжкие стоны без слов вырывались из его груди. Видимо, он хотел бежать за матерью, вскакивал и тут же снова падал на сиденье.

— Мужайся! — повторяла Зоня.

Однако ей самой изменяло мужество, к которому она призывала Эвариста. Она бодрилась, но руки у нее тряслись и лицо мертвенно побледнело…

Наконец Эварист немного пришел в себя, выражение страдания на его лице смягчилось, он посмотрел на Зоню и встал.