Эварист напомнил о письме к сестре. Зоня пожала плечами.

— Что я могу ей написать? Мадзя меня так же не поймет, как я не смогла понять ее письмо, полное благочестивых восклицаний и детского лепета. Мадзя — дитя, осужденное на вечное ничтожество. Мне жаль ее, но помочь ей я ничем не могу.

— Ну хотя бы несколько строк, ведь это ваша сестра, — настаивал Эварист.

— Сестра? Да что такое сестра? — спросила Зоня. — Мне сестра Гелиодора, с которой мы понимаем друг друга, одинаково мыслим и чувствуем. Но эта, моя кровная, она мне незнакома и чужда.

Однако, может быть, потому, что ей хотелось избавиться от Эвариста, она поспешила поправиться:

— Ну ладно, напишу, напишу… Приходите… или нет, я сама вам пришлю…

Прошло еще недели две, письма все не было, и однажды, увидев Зоню на улице, Эварист подошел и спросил об обещанном ответе.

Зоня несколько нетерпеливо велела ему прийти за ответом на следующий день. Это короткое свидание вновь привело Эвариста в мечтательное настроение; когда он на следующий день в таком восторженном состоянии духа пришел и застал ее одну, то не смог удержаться и после первых холодных слов взорвался:

— Хотя ты не хочешь меня знать ни как родственника, ни как доброго друга и оказываешь мне даже не безразличие, а почти презрение, позволь все же признаться, что ты пробудила во мне такое горячее участие, такую симпатию, что я без тревоги и ужаса не могу и думать о тебе, но и не думать мне также невозможно.

Зоня поморщилась.

— Благодарю за столь горячее чувство, — живо возразила она, — но не воображайте, пожалуйста, что я когда-либо отвечу на него хотя бы теплым чувством. Мы такие разные с вами. И откуда у вас это беспокойство обо мне?

— А разве его не объясняет твое положение и люди, окружающие тебя? — вскричал Эварист.

— В моем положении я чувствую себя в полной безопасности, а окружающих меня людей уважаю и люблю…

— Ты находишься на пути… — начал было Эварист, но оскорбленная девушка не дала ему договорить.

— Да, да! На пути к гибели и лишениям! — рассмеялась она. — Ах, пожалуйста, не заботьтесь обо мне; я знаю, где нахожусь и куда иду.

Она смеялась, но явно была рассержена. У молодого человека слезы брызнули из глаз, он схватил ее за руку.

— Зоня! Помилуй! Не сердись! — воскликнул он. — Никто, никто на свете больше меня не желает тебе добра, никто не любит тебя больше, чем я.

Девушка, смеясь, вырвала руку.

— Что такое! Уж не влюбился ли ты в меня! То-то было бы забавно! — воскликнула она весело. — Ты выдумываешь какие-то мнимые для меня опасности, а сам грозишь мне любовью… Вот они, ваши фарисейские добродетели!

Эварист возмутился.

— Зоня, — крикнул он, краснея, — да, я люблю тебя, люблю безмерно, но такая любовь, как моя, не представляет собой опасности, а могла бы стать для тебя спасением, это честная и открытая любовь на всю жизнь.

Зоня стояла молча, смущенная этим признанием, и лишь спустя несколько времени холодно ответила:

— Покорно благодарю, но, к несчастью, я не знаю и знать не хочу другой любви, кроме любви к правде и науке, — этого мне вполне достаточно… Вам казалось по той свободе, которая царит между нами, что я буду для вас легкой добычей. Но вы ошибаетесь, пан Эварист! Вы о нас судите лишь по внешнему виду.