— Где мы? — спросил Тристрам матроса с плоской физиономией. Матрос помотал головой и сказал, что не говорит по-английски:

— Инь куо хуа, во пу тунь.

Китайский. Море шипело и ухало на чужом морском языке. На чужом? Он призадумался.

Взвод за взводом спускался в высоких ботинках по стальному трапу. Темный причал маслянисто блестел. Света было мало, словно ввели некое модифицированное правило о затемнении. Офицеры службы перевозок носились вокруг с пюпитрами. Военные полицейские маршировали парами. Штабной майор с фальшивым патрицианским акцептом, что-то бормоча, похлопывал себя по боку кожаным стеком. Мистера Доллимора с другими субалтернами вызвали на короткое совещание возле каких-то навесов. На земле громоздились тяжелые орудия, визжали снаряды, широко полыхали вспышки — все как в кино про войну. Незнакомый капитан с закрученными усами разговаривал с разинувшим рот мистером Доллимором и его коллегами, сильно жестикулируя. Где же свои бригадные капитаны? Тристрам, обеспокоенный, не видел ни одного бригадного офицера выше лейтенанта. Значит, так. Капитан Беренс просто проводил на корабль свою роту. Значит, лишь лейтенантов и ниже сочли безвозвратно пропащими. Мистер Доллимор вернулся, запыхавшись, и сказал, что им надо идти в расположенный в миле базовый лагерь.

Они двинулись, взвод за взводом, ведомые чужим капитаном. Солдаты тихо, по-ночному, пели:

Безлунный ранний вечер. Вспышки высвечивали сливовые деревья, стоявшие, как кулисы, по обе стороны от мощеной дороги. Местность без ферм, без живых изгородей. Но капрал Хаскелл сказал:

— Я это место знаю. Клянусь, знаю. Что-то такое в воздухе. Мягкое. Керри, Клер или Голуэй. В мирное время я тут путешествовал по всему западному побережью, — сказал он почти извиняющимся тоном. — Знаете, покупал, продавал. Знаю этот район Ирландии как свои пять пальцев. Дождливая мягкость, — сказал он, — если вы понимаете, что я имею в виду. Стало быть, с Миками будем драться. Хорошо. Они чертовски охочи до драки. Хотя потом никаких обид. Отрежут тебе голову и прибинтуют обратно.

Приблизившись к базовому лагерю, получили приказ «стоять смирно». Колючая проволока по периметру, бетонные столбы ворот, шаткие ворота со скрипом открыл часовой. Освещенные бараки. Слабая жизнедеятельность. Шел, напевая, мужчина, балансируя кексами на кружках с чаем. Меланхоличный глухой стук столов, расставлявшихся под навесом с надписью: «СЕРЖАНТСКАЯ СТОЛОВАЯ», запах жареного на жире, не слишком горячего. Вновь прибывших остановили; мужчинам приказали разойтись, взвод за взводом следовать к выделенным им баракам под руководством младших капралов в парусиновых туфлях на резиновой подошве (самодовольных самодовольством служащих запаса); сержантов повели к помещениям без удобств — одна голая походная красная лампа на потолке, пыльные, набитые капоком, жесткие, как сухарь, матрасы, ни кроватей, ни лишних одеял, грязная незажженная плита. Вел их тощий старшина-квартирмейстер.

— Где мы? — спросил Тристрам.

— В базовом лагере 222.

— Да, это нам известно, но где?

Он цыкнул зубом в ответ и ушел.

— Слушайте, — сказал сержант Лайтбоди, сбросивший снаряжение, стоя в дверях с Тристрамом. — Вы заметили что-то странное в этом шуме разрывов?

— Тут столько шуму.

— Знаю, только просто послушайте. Он идет вон оттуда. Да-да-бух, да-да-бух, да-да-бух. Улавливаете?

— Кажется, да.

— Да-да-бух. Да-да-бух. Что это вам напоминает?

— Очень мерный ритм, да? Понимаю, о чем вы: слишком мерный.

— Точно. Вам это немножко не напоминает прощальную речь командира?

— Боже милостивый, — сказал свежеошеломленный Тристрам.