Абдул Вахаб сменил руку; хозяин лежал под очень неудобным углом.

— Я не слишком умный, — сказал он. — В политике не разбираюсь. Но всегда думал, хуже всего, когда в мире слишком много людей.

— Да, да. Это наша большая проблема.

— А сейчас уже нет, правда? Население сокращается очень быстро, правда? Люди умирают от нехватки еды, правда?

— Глупый мальчик. Очень милый, но очень глупый. Разве ты, глупый мальчик, не видишь, что мы при желании могли бы убить три четверти населения мира вот так вот. — Он прищелкнул большим и указательным пальцем. — Просто вот так вот. Но правительство думает не об убийстве, а о сохранении жизни людей. Мы объявили войну вне закона, превратили войну в жуткий кошмар прошлого; научились предсказывать землетрясения и наводнения; оросили пустыни, заставили снежные шапки цвести, словно розы. Это прогресс, частичное исполнение наших либеральных надежд. Понимаешь, что я говорю, глупый мальчик?

Абдул Вахаб попытался зевнуть с закрытым ртом, улыбаясь сомкнутыми губами.

— Мы ликвидировали все старые естественные регуляторы численности населения, — сказал Премьер-Министр. — Естественные регуляторы — какое циничное и порочное выражение. История человечества — это история его власти над средой своего обитания. Правда, мы часто терпели поражение. Подавляющая часть человечества еще не готова к пелагианскому идеалу, но, может быть, скоро будет готова. Может быть, очень скоро. Возможно, оно уже учится. Учится на страданиях и лишениях. Ах, какой испорченный мир, дурацкий мир. — Он глубоко вздохнул. — Но что нам делать? Тень голода пала на мир, мы зажаты в его когтях. — Он нахмурился на метафору, но оставил без исправления. — Эта угроза обратила в нуль все наши научные знания и умения.

— Я не очень умный, — снова сказал Вахаб. — Обычно мой народ делал не очень умные вещи, думая, что урожай будет плох или рыба не станет клевать. Наверно, он делал очень глупые вещи. Среди прочих вещей он обычно молился.

— Молился? — переспросил Премьер-Министр. — Молясь, мы признаем поражение. В либеральном обществе молитвам нет места. Больше того, здесь некому молиться.

— Мой народ, — без заминки сказал поглаживавший Вахаб, — многим вещам мог молиться.

Только чаще всего он молился так называемому Аллаху. — Он произнес это имя строго по-арабски, с нёбным звучным «эль» и хриплым придыханием в конце.

— Это другое название Бога, — сказал Премьер-Министр. — Бог — враг. Мы победили Бога, свели к комическому персонажу комиксов, над которым смеются дети. Мистер Живдог. Бог был опасной идеей в людских умах. Мы избавили цивилизованный мир от этой идеи. Продолжай гладить, ленивый мальчишка.

— А, — сказал Вахаб, — если молитва не приносила ничего хорошего, то кого-нибудь убивали. Это был как бы подарок, понятно? Обычно его называли мадзбух. Если хочешь по-настоящему большой милости, надо взамен предложить что-то очень большое, очень важное. Принести в подарок важного человека вроде Премьер-Министра.

— Если это задумывалось как шутка, я ее не считаю такой уж забавной, — разгневался достопочтенный Роберт Старлинг. — Ты иногда чересчур веселишься.

— Или Короля, — сказал Вахаб, — если такой случайно найдется.

Премьер-Министр поразмыслил. А потом сказал:

— Ты полон глупейших идей, глупый мальчик. И забываешь, что, даже если бы мы пожелали пожертвовать Королем, его некому приносить в жертву.

— Может, — предположил Вахаб, — та самая штука как бы понимает.