— Все в порядке, — сказала Мевис, которая отложила вязанье в сторону и энергично делала маникюр.

— Хочешь, — сказала Беатрис-Джоанна, — я как-нибудь помогу приготовить еду?

— Если есть желание. Я не особенно голодна.

— А как насчет Шонни?

— Шонни взял с собой крутые яйца. Приготовь что-нибудь, если есть желание.

— Я сама не особенно голодна.

— Ну и ладно тогда.

Беатрис-Джоанна села, рассеянно покачивая пустую колыбельку. Не вынуть ли близнецов из кроватки, не принести ли сюда? И весело спросила Мевис:

— Оттачиваешь коготки? — Тут ей следовало бы попридержать язык, и так далее.

Мевис подняла глаза.

— Если ты вернулась, просто чтобы нахамить… — резко сказала она.

— Прости, прости. Я действительно виновата. Это всего только шутка. Я просто не подумала.

— Нет, это одна из твоих характерных особенностей. Ты просто не думаешь.

— Ох, проклятье, — сказала Беатрис-Джоанна. А потом: — Прости, прости, прости.

— Какой смысл твердить, будто ты виновата, если ты этого на самом деле не чувствуешь.

— Слушай, — безнадежно сказала Беатрис-Джоанна, — чего ты действительно от меня хочешь?

— Я тебе уже сказала. Ты должна сделать то, что считаешь наилучшим для себя и своих детей.

В последнем произнесенном ей слове разноголосицей прозвучали самые разные полутона, намекавшие, что единственные настоящие в этом доме дети — собственные дети Мевис, а дети Беатрис-Джоанны незаконные, ненастоящие.

— Ох, — сказала Беатрис-Джоанна, смахивая слезы. — Я так несчастна. — И бросилась обратно к агукавшим, совершенно не несчастным близнецам. Мевис, поджав губы, продолжала делать маникюр.

Глава 11

В тот же день, гораздо позже, в своем черном фургоне прибыл капитан Популяционной Полиции Лузли.

— Вот, — сказал он юному Оксенфорду, водителю, — Государственная Ферма С3₃₁₃. Долгая была поездка.

— Поганая поездка, — сказал сержант Имидж, сильно присвистывая на свойственный ему лад. На вспаханных полях они насмотрелись на всякие вещи, на жуткие вещи. — Поганая, — повторил он. — Надо было бы нам ихние задницы пулями нафаршировать.

— Боеприпасов на борту не хватит, сержант, — сказал Оксенфорд, молодой человек, понимающий все буквально.

— И не наше это дело, — сказал капитан Лузли. — Публичное непристойное поведение — забота регулярной полиции.

— Тех регулярных, кого еще не съели, — сказал сержант Имидж. — Давай, Оксенфорд, — нагло приказал он. — Вылезай, ворота открывай.

— Это нечестно, сержант. Я машину веду.

— Ну, тогда ладно. — И сержант Имидж принялся вылезать, чтобы открыть ворота, всем своим длинным змеиным телом. — Дети, — сказал он. — Дети играют. Хорошенькие. Ладно, — сказал он Оксенфорду, — езжай к дому. А я пройдусь. — Дети убежали.

В доме Ллевелин закричал, задохнувшись:

— Пап, там мужчины какие-то едут в черном фургоне. По-моему, полицейские.

— В черном, говоришь? — Шонни поднялся выглянуть в окно. — Давно мы их поджидали, прости их Господь, да их все не было. А теперь, когда мы успокоились и заснули, вон они, тащатся в сапожищах. Где твоя сестра? — резко спросил он у Мевис.