Он кинул жетон в монетоприемник и, покачиваясь, прошел через весь автобус. Миновал знакомого преподавателя, рассеянно ему кивнув. Упал на заднее сиденье и уставился в противный, покрытый резиной пол.

Это прекрасная жизнь, продолжал надрываться разум. Я так ею доволен, своей жизнью. И своими великими и благородными достижениями.

Он на секунду открыл портфель и заглянул в толстый проспект, который составил с помощью доктора Рэмси.

Первая неделя. 1. Пьеса-моралите «Каждый человек». Обсуждение. Чтение избранных отрывков из «Хрестоматии классической литературы для первого курса колледжей». 2. «Беовульф». Чтение. Семинарское обсуждение. Двадцать минут на подбор цитат без предварительной подготовки.

Он сунул стопку бумаги обратно в портфель. Меня от этого тошнит, подумал он. Ненавижу все это. Классическая литература стала моим проклятием. Я начинаю истово ненавидеть само упоминание о ней. Чосер, поэты Елизаветинской эпохи, Драйден, Поуп, Шекспир. Можно ли придумать большее оскорбление для человека, чем заставить его ненавидеть эти имена, потому что он должен делиться ими с тупоумным отребьем? Потому что он должен сокращать их произведения, делая их удобоваримыми для олухов, которым впору рыть канавы?

Он вышел из автобуса и двинулся по длинной, уводящей вниз по склону холма Девятой улице.

Он шел и чувствовал себя кораблем без парусов, брошенным на произвол многочисленных течений. Он ощущал себя отдельно от города, от страны, от мира. Если бы кто-нибудь сказал мне, что я призрак, думал он, я был бы склонен поверить ему.

Что она делает сейчас?

Он задавался этим вопросом, пока дома проплывали мимо него. О чем она думает, пока я стою тут и городок Форт проплывает передо мной, словно призрачные театральные декорации? Что сейчас у нее в руках? Какое выражение застыло на ее миловидном лице?

Она одна в доме, в нашем доме. В доме, который мог бы быть нашим. А теперь это просто шелуха, пустая коробка для мебели, сделанная из досок и металла. Ничего, кроме неодушевленной материи.

Что бы там ни говорил Джон Мортон.

Со всеми его разделениями золотых пластин, пробирками и Всевышним Микроскопом. При всей своей высокоэрудированной болтовне и таблицами логарифмов преподает он всего-навсего ведовство. Просто идиотизм. Идиотизм, из-за которого этот осел, Чарльз Форт, обременил мир своими туманными фантазиями. Идиотизм, сподвигнувший этого кретина миллионера облагодетельствовать здешние края — возвести на засушливой почве громадные каменные здания и устроить настоящий зоопарк с глядящими круглыми глазами учеными мужами, которые вечно выискивают философский камень, пока прочие клоуны взрывают мир прямо у них под ногами.

Нет, в мире нет ничего правильного, думал он, проходя под аркой и оказываясь в просторном зеленом кампусе.

Он поглядел на огромный Центр физико-биологических наук, на гранитный фасад, поблескивающий в лучах утреннего солнца.

Она сейчас вызывает такси. Он посмотрел на часы. Нет, Она уже едет в такси. Едет по молчаливым улицам. Мимо домов, через торговый квартал. Мимо зданий из красного кирпича, выплевывающих из себя селян и студентов. Через городок, являющий собой попурри из изощренного и неотесанного.

Вот сейчас такси поворачивает на Десятую улицу. Теперь тащится вверх по холму, переваливает на другую сторону. Плавно подъезжает к железнодорожной станции. Теперь…

— Крис!

Голова его резко повернулась, тело вздрогнуло от удивления. Он поглядел на широкие двери Корпуса ментальных наук. Оттуда выходил доктор Мортон.

Мы вместе ходили в школу восемнадцать лет назад, подумал он. Однако я питал к точным наукам очень небольшой интерес. Предпочитал даром растрачивать время на вековую культуру.