— Не потому ли мы так хорошо чувствуем себя вместе?

— Я именно это и хотела сказать, — ответила Екатерина с легкой улыбкой.

Остальная часть их беседы долго хранилась в памяти Екатерины после его отъезда.

Теперь он уехал, и жизнь в пансионе снова вошла в свою унылую однообразную колею. Рейн Четвинд был бы удивлен, если бы узнал, какую перемену произвел его отъезд.

Общее угнетенное настроение разделялось, конечно, и Фелицией, которая, подобно Екатерине, хранила в памяти те яркие моменты, когда казалось, что солнце сияло исключительно для нее. Она с грустью думала о них сейчас, стоя у окна и следя за падавшими с серого неба хлопьями снега.

Голос позади нее заставил ее вздрогнуть, хотя слова как будто раздавались с далекого расстояния. Это был старик Четвинд. Ему несколько нездоровилось последние два дня, и он не мог выходить. Плохо себя чувствуя, он забрел в салон.

— Занесены снегом? — спросил он, став рядом с девушкой.

— Да, — ответила она, слегка вздохнув. Я думаю, что так. Да. Я начинала сомневаться, попаду ли я снова благополучно домой, и была почти готова заплакать.

— Вам, моя милая, не следует отдаваться дурному настроению, — заметил он с улыбкой. — Это вы должны предоставить старикам. Их сердце иногда теряется среди снегов, и когда они начинают замечать, что постепенно оно от холода каменеет и замерзает им простительно приходить в отчаяние.

— Что мешает испытывать то же самое юным сердцам?

— Их молодая горячая кровь.

— Это сохраняет им тепло, но не может предохранить от возможности заблудиться, — доказывала Фелиция.

— Ну, какое это может иметь значение, если вы и собьетесь несколько с дороги, когда ноги ваши крепки, а кровь бурно переливается по телу? — сказал он весело.

— Но ведь юное сердце может заблудиться, — настаивала Фелиция.

— Я не хочу с вами препираться в логике милая барышня. Я хочу внушить вам, что молодость — чудесная вещь и сама по себе составляет счастье. По-видимому, есть что-то соблазнительное в стремлении просветить того, кто не хочет просветиться. Увы! Как прекрасно было бы снова очутиться в 33-х летнем возрасте!

— Тридцать три года! Ну ведь это уже старость.

Он посмотрел на нее со смешанным чувством грусти и радости, наклонив голову в одну сторону.

— Для вас я думаю, это так. Я забыл об этом. Для меня это полный расцвет жизни мужчины, когда весь мир у его ног. Позже он начинает замечать, что мир ему доходит до плеч. Но в тридцать три года… Я думал о Рейне. Это его возраст.

— Получили вы от него письмо? — спросила Фелиция после продолжительной паузы.

— О, да. Он никогда не оставляет меня долго без вестей о себе. Нас ведь только двое.

— Вы, видно, очень привязаны друг к другу, — заметила Фелиция.

— Я горжусь своим сыном, моя милая, а он настолько глуп, что гордится своим бедным старым папашей.

Голос его вдруг стал очень мягким, и он заговорил с простодушием, свойственным старикам. Глаза его устремились вдаль, а блеск их затуманился удивительной дымкой нежности. Фелиция была тронута и почувствовала сильное влечение к нему. Образ ученого с глубокими знаниями заменился представлением о старике, опирающемся на сильную руку своего сына. И мужественная сила сына росла по мере того как исчезала она у отца.

— Немного найдется людей, — продолжал он задумчиво, — которые пожертвовали бы своими рождественскими каникулами и протащились бы весь этот путь исключительно затем, чтобы повидаться с таким старым немощным существом, как я.