Когда они встали, профессор предложил ей пойти с ним на балкон, который тянулся вдоль окон столовой и салона.

— Что, это не радостная весть?

Она опустила голову и, запинаясь, выдавила из себя:

— Да.

— Разве вам не доставит удовольствия вновь повидать Рейна.

— Вы знаете… что могу я вам сказать?

— Мое милое дитя, — сказал он, взяв ее руку, опиравшуюся на железную балюстраду, в свою, — вы не знаете, чего ради Рейн приезжает сюда?

Фелиция покачала головой.

— О, я не смею этого думать… нам не следует говорить об этом. Я не рассчитываю, что в силах буду встретиться с ним.

— Не могу ли я помочь вам? — нежно спросил профессор. — Старику вы можете рассказать, не стесняясь то, что вам трудно было бы сказать молодому. Я к вам очень привязался, мое дитя. Расстаться с вами было бы слишком больно. И чтобы дело до этого не дошло, стало одним из заветнейших моих желаний.

— Ах, вы добры… дорогой, и добры, и великодушны, — возразила девушка, — но…

— Ну, может быть, вы в состоянии расшифровать некоторую загадочность письма Рейна!

Она быстро на него взглянула. Впервые луч надежды осветил ее лицо.

— Можете вы это разъяснить? — спросил он, вынув письмо из кармана и положив его так, что они оба могли его читать, наклонившись над балконом.

Он указал на следующие строки:

„Я приезжаю не только ради тебя, но и ради себя. Сообщаю тебе сие для того, чтобы ты не заблуждался и не думал, что ты единственный магнит, притягивающий в Женеву твоего любящего Рейна".

— Вот! — сказал старик, поспешно спрятав письмо. — Возможно, что мне не следовало показывать его вам. Но Рейн попусту никогда не говорит, и я позволил себе подумать, что мисс Фелиция Гревс тот магнит, о котором идет речь. Прощайте, моя милая. Полагаю, что на сегодня я был уже достаточно нескромен.

Она с некоторой нежностью пожала его руку, и когда он ушел, еще долго оставалась на балконе, погруженная в свои тревожные думы. Кто был магнит… она или Екатерина?

Она старалась не думать об этом, занять себя чем-нибудь. С этой целью она предприняла долгую прогулку с маленькой мисс Бунтер, которая уже несколько дней находилась в дурном настроении. Она пыталась развеселить ее. Но мисс Бунтер все плотнее куталась в свою мантию уныния и изливала перед Фелицией историю своего обручения с человеком из Бирмы.

— Наш брак отложен еще на один год, — рассказывала она. — Я думала, что моим ожиданиям наступает конец. Но у него все еще не хватает средств на это, а вы представления не имеете, как дорога там жизнь.

— О! Я этого не думала, — произнесла Фелиция.

— Моя дорогая! — заявила мисс Бунтер, выпрямивши в знак упрека свои худенькие плечи. — Так говорит мистер Дотерель, а он там живет пятнадцать лет.

— Это удивительно, что вы сохранили свои чувства друг к другу в течение стольких лет.

— Вы находите? О, нет! — возразила мисс Бунтер, убедительно качая головой. — Когда действительно любят, это остается навсегда. Но, — прибавила она со вздохом, — обручение тянется слишком долго.

Таким образом, Фелиция рассталась с мисс Бунтер, находясь в более угнетенном состоянии, чем до этого. Она надеялась выбраться из-под власти этих мыслей, и вместо этого вошла в более тесное общение с ними.

В эту ночь она не могла заснуть. Многое тревожило ее, заставляя пылать ее щеки в темноте… В ней внезапно вспыхивали ощущения, против которых всегда возмущалась ее юная девическая гордость; стыд от сознания, что второй раз разоблачена ее тайна; надежда, доставленная письмом Рейна, цепляться за которую казалось то удовольствием, то унижением; обнаружение любви Екатерины.