— Это верно, — согласился тот невозмутимо, — я не рассчитываю, что солнце засияет потому только, что мне вздумалось путешествовать. Я человек скромный.

— Поторопитесь тогда, — заметил Рейн, видя, что американец остается при своем решении. — Пожалуй, вы поступаете разумно, удирая отсюда.

— Я это сделал бы уже несколько дней тому назад, если бы не вы. Вы как будто обладаете способностью сбросить с плеч человека гнет одиночества.

В его тоне чувствовалась какая-то благородная непосредственность и бесхитростная простота, которые задели слабое место в сердце Рейна.

— Это чертовски мило с вашей стороны, — сказал он с английской неуклюжей признательностью. — Вы тоже освободили меня от дурного настроения. Итак, едемте.

Несмотря на величайшие усилия Гокмастера поднять настроение, поездка в Клюзи совершалась в особенно унылой обстановке. Дождь беспрерывно лил, туман густо наседал на листья и ветви и, словно клочья шерсти, собирался массами между сосновыми стволами. Горы еле виднелись, смутные и неясные, уходя во мглу по мере того, как от них отдалялись. Арва при приближении к ней показывала свои несущиеся мутным потоком воды. Безлюдная местность за С.-Мартином походила на массу тины и грязных обломков, выступавших сквозь туман.

Кроме этого внешнего уныния, Рейна угнетала некоторая внутренняя тревога. Здоровье его отца всегда было неважно. Можно было опасаться серьезной болезни. Его глубокая привязанность к нему усиливала этот страх. Беспокоила и Екатерина. Сердце его рвалось к ней. Он закрыл глаза, чтобы не видеть расстилавшийся перед ним безнадежный ландшафт, и вызвал в памяти ее образ, как она стояла освещенная утренними лучами солнца в утренних цветах — бледно-желтом и голубом, с легким золотистым оттенком. Но почему она оставляла его так долго без вестей о себе? Вопрос, который обычно ставит себе влюбленный и на который он искал соответствующего ответа.

Наконец, приехали в Клюз, небольшой городок, на селенный часовщиками; приходилось час ждать поезда. Они отправились в кафе и сели за столик. Несколько минут спустя Гокмастер поднялся, подошел к зеркалу висевшему у одной из стен, пригладил пальцами свои рыжие волосы, поправил галстук, а затем вернулся. За исключением двух пожилых горожан, игравших в углу в домино, и хозяина, без сюртука, следившего за игрой, они были единственными посетителями. Они перекидывались словами о дожде, о путешествиях, о жалком виде городка.

— Если бы у нас в Америке был город с такой промышленностью, — заметил Гокмастер, осушив вторую рюмку из стоявшего перед ним графинчика, — мы связали бы его с центром, превратили в течение двух недель в крупный город и изготовляли бы в нем часы для половины земного шара.

— Это было бы большой жестокостью по отношению к нему, — лениво отозвался Рейн. — Американские часы…

— Самые лучшие в свете! — прервал его горячо Гокмастер. — Посмотрите вот эти!

Он вынул из кармана великолепные золотые часы, открыл все крышки и хвастливо поворачивал их перед глазами Рейна.

— Вот! Посмотрите, в состоянии ли нечто подобное изготовить в Европе? Все малейшие части механизма сделаны в Чикаго. За часы я заплатил 450 долларов. Они этого стоят.

Рейн полюбовался часами и успокоил этим их обладателя, который выпил еще рюмку коньяку за процветание и славу своего отечества. Затем, с непоследовательностью, которая составляла оригинальную особенность его разговора, он сказал, закурив сигару:

— Мистер Четвинд, мне едва ли не до смерти надоели позолоченные салоны европейских отелей. Поддельные дворцы не в моем вкусе. Я предпочел бы что-нибудь более уютное. Я нахожу, что если бы вы могли указать мне какой-нибудь тихий пансион в Женеве, это было бы очень мило с вашей стороны.