— Нет, — ответил я. — Мы здесь уже два месяца, а я не увидел ни одного окурка или выплюнутой жвачки.

— Жвачки? Это немыслимо. Здесь вам на голову не упадет сосновая шишка, а птичка не накакает на вашу машину. В «Эдем-Олимпии» даже природа знает свое место.

Цандер улыбался во весь рот, всем своим видом показывая, как он рад моему приходу. Этот любезный и упитанный франко-ливанец стоял за своим столом, набросив на плечи куртку верблюжьей шерсти, — скорее пресс-атташе, чем шеф безопасности. Преступность в «Эдем-Олимпии», может, и отсутствовала, зато в других удовольствиях недостатка не было.

Когда его секретарша, красивая швейцарка лет за сорок, принесла какое-то срочное письмо ему на подпись, он уставился на нее, как ребенок, которому дали целую ложку крема.

— Хорошо, хорошо… — Он проводил ее глазами, а потом тот же похотливый взгляд перевел на меня и без всякого смущения задержал его на несколько секунд. Он сел, не снимая куртки, и поерзал на своем кожаном кресле. Когда он с отсутствующим видом пощелкал по ониксовой подставке для авторучки, стало понятно, что и кресло, и стол унаследованы им от Ги Башле, его убитого предшественника, и слишком малы для него. Мой визит уже его утомил, и он уставился на далекие крыши домов в Каннах, в старой части Лазурного берега, где все еще процветали священные традиции преступности и социальной патологии.

Паскаль Цандер удивительно располагал к себе, при том что был несносным типом. В «Эдем-Олимпии» такие личности, не скрывавшие своих порочных наклонностей, были наперечет, и я обнаружил, что чувствую к нему симпатию. Я собирался было рассказать ему об избиении на парковке клиники, но передо мной был начальник полиции, искренне убежденный, что он вывел преступность с корнем. Он демонстрировал участие, когда я рассказывал о незваном русском, сбившем меня с ног, но для него это явно была всего лишь стычка двух иностранцев — может быть, из-за моей жены.

— В «Эдем-Олимпии» мы сами себе полиция, — объяснил он. — Честность у нас заложена в саму структуру — так же, как бесплатная парковка и чистый воздух. Наши охранники — это бутафория, как гиды в Диснейленде.

— Значит, их форма — на самом деле просто сценические костюмы?

— Фактически — да. Если вам нужны настоящие преступления, поезжайте в Ниццу или в Ла-Боку. Для нас грабежи, проституция, торговля наркотиками — понятия почти фольклорные, субсидируемые муниципалитетом для привлечения туристов.

— Да, в «Эдем-Олимпии» такое просто немыслимо, — согласился я. — И тем не менее один трагический прокол все же случился.

— Доктор Гринвуд? Да, трагический… — Цандер приложил надушенную ладонь к груди. — Сидя в этом кресле, я ни на минуту не забываю о случившемся. Он вел себя, как преступник, но из тех, что вне пределов досягаемости закона или полиции.

— А что случилось с Гринвудом? Никто, кажется, толком не знает.

— Поговорите с Уайльдером Пенроузом. В больном мозгу вдруг происходит замыкание. Всего несколько минут — и семь моих коллег мертвы. Люди, которые все отдали «Эдем-Олимпии». Смерть в то утро кралась за всеми нами — с винтовкой в одной руке, а в другой — с игральными костями.

— Так убийства были случайными?

— Нет никаких сомнений. Ничто не связывало жертв с их убийцей.

— Кроме одного: они были его пациентами. Может быть, Гринвуд решил, что у них какая-то неизлечимая болезнь.

— Болезнь была. Но только в голове у Гринвуда. — Цандер доверительно перегнулся ко мне над столом, уложив свой животик на столешницу, и понизил голос: — Нас, службу безопасности, очень критиковали.