От старого кресла поднялась пыль, когда он тяжело опустился в него. Что еще ему оставалось делать? У него не было выбора.

В тысячный раз он взглянул на левое предплечье, на слегка покрасневшую шишку чуть ниже локтевого сгиба. Прямо в плоти по-прежнему тихонько жужжал крошечный металлический конус. Он знал это, даже не прислушиваясь. Конус не умолкал никогда.

Он с усталым стоном откинулся назад и опустил голову на высокую спинку. Тусклый взгляд блуждал по комнате, по косому потоку солнечного света, в котором дрожали пылинки. И по каминной полке.

Маузер, люгер, снаряд для базуки, ручная граната все еще в рабочем состоянии. Неясная мысль посетила его смятенный разум: а что, если приставить к виску люгер, нацелить в сердце маузер или даже выдернуть из гранаты чеку и прижать ее к животу.

Герой войны. Эти слова жестоко царапали душу. Они лишились прежнего смысла, приносящего утешение. Некогда они что-то значили для него, ему было важно сознавать себя награжденным медалями воином, человеком с орденскими планками, осыпанным похвалами, вызывающим восхищение.

Потом умерла Элис, потом слава и почет канули в прошлое. Он остался в пустыне наедине со своими трофеями.

И как-то раз пошел в пустыню на охоту.

Он закрыл глаза, горло конвульсивно подергивалось. К чему размышлять об этом, сожалеть? Желание жить все еще не покидало его. Наверное, это было глупое, бессмысленное желание, но оно оставалось незыблемым, он не мог от него отделаться. Ни после того, как пропало два человека, ни после того, как пропало пять, ни даже после того, как пропало семь.

Грязные ногти безжалостно впивались в ладони, пока не прорвали кожу. Но вот женщина, женщина! Эта мысль резала острым ножом. Он не хотел сажать в клетку женщину.

В тщетной ярости он колотил тугим кулаком по ноге. У него не было выбора. Ну конечно, он заметил калифорнийский номер. Однако все равно не собирался этого делать. Но потом женщина спросила о воде, и он внезапно понял, что у него нет другого выхода, он просто обязан.

Ему как раз не хватало двоих.

К тому же выяснилось, что парочка едет в Нью-Йорк, и напряжение нахлынуло и спало, ослабило и снова усилило хватку в знакомом спазматическом ритме, после чего он осознал всем своим существом, что должен предложить им поехать и взглянуть на его зоопарк.

Надо было сделать им по уколу, подумал он. А то еще начнут кричать. С мужчинами это было неважно, он привык к мужским крикам. Но вот женщина…

Мерв Кетгер открыл глаза и безысходным взглядом уставился на каминную полку, на портрет умершей жены, на оружие, служившее некогда поводом для гордости и лишившееся теперь своей прежней ценности, потерявшее былое значение — всего лишь куски стали и дерева.

Герой!

От этого слова в животе все переворачивалось.

Вязкая пульсация замедлилась, на мгновение прекратилась, затем возобновилась, заполнив внутреннюю оболочку шипящим, пенящимся шумом. Слабая волна оживления прошла по телу, будоража ряды кольчатых мышц. Существо пошевелилось. Пора.

Мысль. Бесформенная, словно клубок тумана, прилипшая, обволакивающая. Существо шевельнулось, перетекающее, желеобразное, состоящее из колец внутри гибкого пузыря. Толчок, скольжение, извивы клейкого тела.

Снова мысль, направляющая волну. Шипение входящего воздуха, бесшумное движение металла. Открылось. Закрылось со щелчком. Кровь умирающего солнца заливает горизонт. Медленное и беззвучное парение по воздуху, лишенный цвета шар, заполненный чем-то бесформенным, чем-то живым.

Земля, прохлада. Существо коснулось ее, на миг замерло.