|
Христос велел богатому юноше продать все и следовать за ним, но то был понятный, разумный шаг по сравнению с поступком, который совершил он сам, отдавшись на милость людей, едва ли знающих, что такое молодость. Как отчаянно он любил людей, со стыдом подумал Скоби. Священник медленно, с остановками, дошел до Луизы, и Скоби вдруг почувствовал себя изгоем. Там, впереди, где стояли коленопреклоненные люди, была страна, куда ему больше никогда не вернуться. В нем проснулась любовь, любовь, какую всегда питаешь к тому, что утратил, — будь то ребенок, женщина или даже страдание.
ГЛАВА II
1 Уилсон аккуратно вырвал страницу со стихами из «Даунхемца» и наклеил на оборотную сторону лист плотной бумаги. Он посмотрел листок на свет: теперь сквозь строки его стихотворения уже нельзя было прочесть спортивную хронику. Он старательно сложил листок и сунул в карман; там этот листок, наверно, и останется, а впрочем, кто знает?… Он видел, как Скоби поехал в город, и с бьющимся сердцем, задыхаясь, почти как в тот раз, когда он входил в публичный дом, и даже с той же опаской — кому охота менять привычный ход жизни? — пошел вниз, к дому Луизы. Уилсон мысленно прикидывал, как повел бы себя на его месте другой мужчина: сразу же соединить разорванные нити — поцеловать ее, как ни в чем не бывало, если удастся — в губы, сказать «Я по вас скучал», держать себя уверенно? Но отчаянное биение сердца — это позывные страха — мешало ему соображать. — Вот наконец и Уилсон, — сказала Луиза, протягивая руку. — Я уж думала, что вы меня забыли. — Он принял ее руку как знак поражения. — Хотите чего-нибудь выпить? — А вы не хотите пройтись? — Слишком жарко, Уилсон. — Знаете, я ведь с тех пор там не был… — Где? И он понял, что для тех, кто не любит, время не останавливается. — Наверху, возле старого форта. Она сказала безжалостно, не проявив никакого интереса: — Ах да… да, я сама еще там не была. — В тот вечер, когда я вернулся к себе, — он почувствовал, как проклятый мальчишеский румянец заливает ему щеки, — я пытался написать стихи. — Кто? Вы, Уилсон? Он воскликнул в бешенстве: — Да, я, Уилсон! А почему бы и нет? И они напечатаны! — Да я не смеюсь над вами, я просто удивилась. А кто их напечатал? — Новая газета. «Круг». Правда, они платят гроши… — Можно посмотреть? У него перехватило дыхание. — Они у меня с собой. На обороте было напечатано что-то просто невыносимое, — объяснил он. — Терпеть не могу весь этот модернизм! — Он жадно следил за выражением ее лица. — Довольно мило, — сказала она малодушно. — Видите, ваши инициалы! — Мне еще никогда не посвящали стихов. Уилсон почувствовал дурноту, ему захотелось сесть. Зачем только, думал он, идешь на это унижение, зачем выдумываешь, что ты влюблен? Он где-то прочел, что любовь выдумали трубадуры в одиннадцатом веке. Зачем это было нужно, разве мало нам похоти? Уилсон сказал с бессильной злобой: — Я вас люблю. — Он думал: это ложь, пустые слова, которые хороши только на бумаге. Он ждал, что она засмеется. — Ох, нет, Уилсон. Неправда, — сказала она. — Это просто тропическая лихорадка. Тогда он ринулся, очертя голову: — Больше всего на свете! Она ласково возразила: — Такой любви не бывает, Уилсон. |
