— Какие глупости ты говоришь, — мягко сказал он.

— Ты думаешь, я еще ребенок. Приходишь сюда крадучись… и приносишь марки.

— Я ведь стараюсь тебя уберечь.

— Начхать мне на все их сплетни.

В баскетбольной команде не стеснялись в выражениях.

— Если пойдут сплетни, между нами все будет кончено.

— Ты вовсе не меня стараешься уберечь. Ты стараешься уберечь свою жену.

— И, значит, тебя…

— Ну, знаешь ли, — сказала она, — отождествлять меня с… с этой женщиной!..

Его передернуло. Он недооценил ее способность причинять боль. А она, по-видимому, поняла свою власть; теперь он у нее в руках. Отныне она будет знать, как ударить побольнее. Теперь она была как девчонка, схватившая циркуль, зная, что циркулем можно нанести рану. Какой же ребенок не воспользуется этим преимуществом?

— Нам еще рано ссориться, дружок, — сказал он.

— Эта женщина… — повторила она, глядя ему в глаза. — Ты же ведь никогда ее не бросишь?

— Мы женаты, — сказал он.

— Стоит ей узнать про нас, и ты вернешься к ней, как побитая собака.

Нет, подумал он с нежностью, она не Луиза. Самых ядовитых книг она все-таки не читала.

— Не знаю, — сказал он.

— На мне ты никогда не женишься.

— Я не могу. Ты же знаешь. Я католик. Мне нельзя разводиться.

— Чудная отговорка, — съязвила она. — Это не мешает тебе спать со мной, это мешает тебе только жениться.

— Ты права, — с трудом произнес он, словно принимая епитимью.

Насколько она теперь старше, чем была месяц назад, подумал он. Тогда она не умела устраивать сцен, но любовь и необходимость скрывать ее научили: его влияние начинало уже сказываться. Неужели, если так пойдет дальше, ее нельзя будет отличить от Луизы? В моей школе, с тоской подумал он, учатся жестокости, разочарованию и старческой горечи.

— Что ж ты замолчал? — сказала Элен. — Оправдывайся.

— Это слишком долго. Пришлось бы начать с выяснения вопроса, есть ли бог.

— Опять вертишься, как уж!

Он чувствовал себя чудовищно усталым… и обманутым. А как он ждал этого вечера! Весь день на службе, разбирая дело о просроченной арендной плате и допрашивая малолетнего преступника, он мечтал обо всем том, что она сейчас поносила, — об этом домике, о пустой комнате, о казенной мебели, совсем как у него самого в молодости.

— Я хотел, чтобы тебе было хорошо, — произнес он.

— В каком смысле?

— Я хотел быть тебе другом. Заботиться о тебе. Чтобы тебе было лучше.

— А разве мне было плохо? — спросила она, подразумевая, как видно, давние годы.

— Ты еще не поправилась, была одинока…

— Нельзя быть более одинокой, чем я сейчас, — сказала она. — Когда перестает дождь, я хожу на пляж вместе с миссис Картер. Ко мне пристает Багстер, и они думают, что я ледышка. Я спешу вернуться сюда до дождя и жду тебя… Мы выпиваем немножко виски… ты даришь мне какие-то марки, точно я твоя дочка…

— Прости, — сказал Скоби. — Я такой нескладный… — Он накрыл ее руку своей, острые суставы под его ладонью были как переломленный хребет маленького зверька. Он продолжал медленно, осторожно, тщательно выбирая слова, словно продвигался по узкому проходу через заминированное врагом поле; на каждом шагу мог раздаться взрыв: — Прости меня.