Несколько дней назад я помогала Хью переносить сюда какие-то вещи. Комната была почти пуста, если не считать пары сломанных садовых кресел и мишени для стрельбы из лука с одной уцелевшей опорой. Мы свалили у заплесневелых стен свои пустые коробки и чемоданы и так ничего и не решили — стоит ли пытаться навести здесь хоть какое-то подобие порядка. Помещение после долгих лет запустения превратилось в типичный заплесневелый подвал, куда сносят ненужные вещи и навсегда о них забывают.

Но комната, в которую я сейчас вошла, была светлой, преображенной. Прежде убогие стены теперь покрашены в веселенький розовато-оранжевый цвет и покрыты изображениями диснеевских героев, гигантских бультерьеров Джорджа Бута, Тинтина и Милу, персонажей «Волшебника страны Оз». На безупречном паркетном полу восседали мягкие игрушки, среди которых я узнала персонажей из мультфильмов: Олив Ойл, Минни Маус, Дейзи Дак.

В центре комнаты стояла самая необычная колыбель, какую я когда-либо видела. Вещица из темноватого красного дерева, бог знает какая старинная, может, и средневековая. Это впечатление возникало, главным образом, благодаря резьбе, покрывавшей каждый дюйм поверхности. Ангелы и звери, облака и солнце, планеты, звезды, Млечный Путь, простые немецкие слова, вырезанные с любовным тщанием: Liebe,Kind,Gott,Himmel,unsterblich…  Любовь, дитя, Бог, бессмертный. Сколько времени потребовалось на это художнику? Труд целой жизни, он говорил о любви столько, сколько могла сказать человеческая рука. Это и была  любовь, воплощенная в резьбе по дереву.

Потрясенная до глубины души, не в силах думать ни о чем другом, я подошла к этой необыкновенной вещи.

— Миранда, осторожно!

Его голос донесся до меня в тот самый миг, когда я увидела, что лежит в колыбели.

— Боже мой!

В колыбели лежал ребенок, живущий в моем теле, ребенок Хью. Я ее узнала сразу же. Прикоснулась к своему животу и неудержимо затряслась всем телом. Это было совершенно невозможно, но я знала наверняка, что вижу перед собой наше дитя, нашу дочь. У меня даже подбородок трясся, но я сумела негромко произнести:

— Здравствуй, девочка.

Она лежала на спине, в пижамке того же веселенького цвета, что и стены. Играла своими пальчиками, улыбалась, хмурилась, снова улыбалась — вся сосредоточенность. Она была похожа на Хью. Она была похожа на меня. Она была самым прелестным ребенком на свете. Нашим ребенком.

Но на меня она не взглянула, даже когда я склонилась над ней. Мне удалось немного унять дрожь, и я протянула к ней руку. Но я еще не успела прикоснуться к ней, как она начала исчезать. Никаких других объяснений тут быть не могло. Чем ближе к ней, тем бледнее она становилась, прозрачнее.

Поняв это, я поспешила убрать руку. Она вернулась. Опять стала видна. Колыбель, простынки, комната — все оставалось неизменным, но только не наш ребенок. Я не должна была к ней прикасаться. Это не разрешалось.

Я сказала себе вслух:

— Но мне необходимо до нее дотронуться. Я хочу приласкать моего ребенка!

— Не смейте! — Я посмотрела на Маккейба. Его лицо было перекошено от злости. — Разве вам не ясно? Ведь это ловушка, Миранда! Вам совсем не это нужно делать. Над нами дом горит, вы забыли? Только это сейчас и имеет значение.

Я не могла с этим согласиться. Я снова протянула руку к своей дочери, но произошло то же самое. Она стала исчезать. Она так на меня и не взглянула. Я отдернула руку.

— Она меня не видит. Почему?

— Потому что ее тут нет, черт возьми! Эта комната — трюк. И ребенок — трюк. Иллюзия. Давайте-ка двигать отсюда! Давайте посмотрим другую комнату, а потом к чертям собачьим отсюда.