Карина встала и прошла в коридор, на ходу растирая ледяные ладони, хотя в квартире было тепло. Взялась за ручку двери, но подумала, что открывать ее, даже на секунду, на пробу, слишком страшно. Протянула руку к рычажку замка, чтобы повернуть его еще раз, пусть даже будет лишний, — не помешает.

Звонок прямо над ее головой ударил с такой силой, что она в панике едва не бросилась обратно в комнату. Неужели это тот самый звук, который из глубины квартиры кажется таким нежным и мелодичным? Весь коридор гудел от его раскатов. Кто это звонит? Кто еще мог прийти к ней?

Опасаясь случайным шорохом выдать свое присутствие в квартире, Карина посмотрела в глазок. Темнота! Непрошеный гость залепил глазок, чтобы она его не увидела! О господи, да ведь они с Сашей сами закрыли глазок, не подумав, когда вешали на дверь рождественский веночек. Что же теперь делать? Не отвечать, не открывать? А если дверь не заперта? А если за ней — убийца?..

Снова грянул звонок, оставляя в воздухе тонкую звуковую пыльцу. Карина облизала разом пересохшие губы. На глаза ей попался тяжелый хозяйский рожок для обуви. Эта металлическая штука могла бы стать орудием самообороны… если б Карина понимала, как ею обороняться и как вообще люди обороняются. Она чувствовала, что звонки будут продолжаться. Тот, кто стоит там, за дверью, знает, что она дома, и он не уйдет. Он будет звонить, пока у нее не сдадут нервы и она сама не откроет. «По ком звонит колокол…» — пронеслось в ее голове. «Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол…»

— Смотри, — сказал Севка, — это Потапов!

Валя лениво оглянулся.

Они ходили по фотовыставке, открывшейся месяц назад и широко разрекламированной по всему городу. Выставка была чудовищной. Сева отмечал это почти у каждого экспоната со смешанным чувством удовлетворения и обиды. Удовлетворение происходило от гордого понимания, что он может лучше. В десять, в сто и в тысячу раз лучше, чем эти пустозвоны, бездарные работы которых были развешаны по голубоватым стенам. А обида была неизменным привкусом гордости, поскольку все-таки не его профессиональные, а их бездарные работы висели в зале, грамотно подсвеченные с потолка. И он, который может лучше, платит деньги за билет, чтобы попасть в этот престижный зал и посмотреть на их фотографии — а не наоборот.

Посетителей на выставке было немного: видимо, публика успела оценить ее качество, и народ проголосовал ногами. Это, с одной стороны, утешало, хотя с другой — чужое бесславье не добавляет собственной славы. Да и как можно добавить то, чего нет?

В общем, настроение колебалось от «ничего» до «сносно», пока в дверях не появился Потапов — кудлатый, толстый, стремительный, увешанный кофрами, в жилетке с кучей карманов, негласной униформе фотографов всего мира. Вот тут настроение у Севы упало ниже нуля, и он даже пожалел, что окликнул Вальку, чтобы показать ему великого художника нашего времени. Тем более что Валентин все равно не в состоянии оценить масштаб этой личности.

— А кто это — Потапов? — не понижая голоса, спросил Валя. Сева пихнул его, испугавшись, что великий художник может их услышать, но тот не слышал ничего. Быстро двигаясь по залу, едва поворачивая могучую голову вправо-влево и на секунду замедляя шаг, он присматривался к какой-то детали и вновь пускался дальше. Ловить ему на этом мелководье было нечего. Наверное, кто-то из здешних авторов с ним знаком, вот и попросил маститого мэтра пробежаться по выставке и оценить его шедевры. А может, у этих ребятишек «шоколадные папаши», вроде Валькиного, — ведь кто-то заплатил и за зал, и за рекламу.

В том-то и дело, что одного таланта мало. Нужны бабки на раскрутку или спонсор с бабками, что одно и то же.